И тут мальчишка разрыдался. Слезы ручьем текли по его лицу, он шмыгал носом и пытался что-то сказать, но, кроме стука зубов, Максуд не слышал ничего.

– Да будет тебе. Угомонись. Прекрати, я сказал!

Но мальчишка не мог успокоиться. Тогда Максуд решил, что он более ничего не скажет этому юному глупцу, но постарается не спускать с него глаз до того момента, когда поручение чинийских купцов не будет исполнено в точности и без потерь. А пока недурно будет привязать его длинной веревкой к седлу – верблюда вести сопляк сможет, а вот сбежать – вряд ли.

Светало. Пофыркивали, отряхивались от короткого сна верблюды, ежились от утренней свежести люди, умываясь и плотнее запахивая толстые полосатые халаты. Гасли костры, заливаемые остатками чая. Караван готовился выступать в путь.

Мальчишка, привязанный кушаком к седлу первого верблюда, неловко взобрался наверх. В глазах его горел такой гнев, что Максуду стало не по себе. Только сейчас он понял, что с самого начала мысли свои направил он не в ту сторону.

– Аллах всесильный, – пробормотал он, – а я прикидывал, вспоминал своих старых врагов. А думать-то надо было о врагах новых. Что ж, посмотрим, кто появится на закате и куда приведет этого неизвестного моя хитрость.

Верблюды не спешили, отмеряя своими узловатыми ногами фарсах за фарсахом. Дремал в седле привязанный мальчишка, так и не сказавший Максуду ни слова. Молчали и остальные погонщики, если и удивляясь необычному пути, каким следовал караван, то никак не показывая этого.

Тропа через горы оказалась весьма короткой и вскоре вывела путников к шумному селению. Нет, это был не обычный караван-сарай, это был почти город. Многоголосый и многоязыкий говор на его улицах напоминал сам Багдад, столицу всех правоверных. Зазывалы у распахнутых настежь ворот целой улицы караван-сараев пытались перекричать друг друга, расписывая прелести отдыха именно здесь, у гостеприимного хозяина Мустафы, Энвера, а потом и вовсе Фердинанда. Но караван все шел и шел.

– Прости, что в который раз прерываю тебя, уважаемый, – опять поклонился Масуд. – Но не этой ли тропой пойдет и наш караван?

– Да, юный господин, именно ею.

– А где нам лучше будет отдохнуть? У Энвера или у Фердинанда?

Предводитель каравана расхохотался.

– Воистину, сколько ни живу на свете, столько и удивляюсь! Нет, мой юный спутник, мы не будем останавливаться ни у Энвера, ни у старика Фердинанда. Я покажу вам постоялый двор в тысячу раз лучше. Но то будет завтра на закате…

– А сейчас, почтеннейший, – проговорил Рахим, – продолжи, прошу тебя! Мне интересно знать, чем же окончится эта поучительная история.

– Повинуюсь, уважаемый…

Максуд устремил глаза в непроглядную тьму. Должно быть, путь был виден ему более чем отчетливо. И продолжил рассказ.

– На горизонте вновь встали горы. И лишь тогда караван свернул с тропы, втягиваясь в ворота, раскрытые не во всю ширь, а лишь так, чтобы изможденный верблюд смог войти и не задеть клочковатыми боками створок.

Погонщики при виде ночлега, куда более уютного, чем кошма посреди камней, разговорились и стали споро снимать груз с усталых животных. И лишь когда зашипело в казанах масло для зирвака, когда последний из верблюдов был накормлен, отвязал Максуд мальчишку от седла.

– Ну что ж, маленький лазутчик, а теперь говори, что ты должен был делать после того, как вновь будет разбит лагерь.

– Я должен был найти знак… А рядом со знаком должен найтись и человек, которому нужно просто рассказать, куда и зачем ты направляешь караван.

Глаза мальчика горели ненавистью, но Максуд видел, что тот говорит чистую правду.

– Совсем просто… Выходит, вчера ты тоже нашел знак, а под знаком и человека, которому рассказал о моих планах.

– И ничего такого я ему не рассказал! Да я знать не знаю твоих планов! Я просто сказал, что караван нагружен пряностями, что измазал ладони в одном из мешков…

– Какой правдивый лазутчик, – удивился Максуд. – Ты не сказал ни слова лжи, не сказав ему ни слова правды!

– Но я и впрямь ничего не знаю, – пробурчал мальчишка, косясь на блюдо с лепешками.

От предводителя каравана, конечно, не укрылся этот взгляд. Но до отрадного мига было еще далеко.

– Ну что ж, мальчик, скажи мне, ты видел по дороге знак?

Мальчишка кивнул.

– И можешь показать его.

– Могу. А ты дашь мне поесть?

– Конечно. Но чуть позже. И лишь после того, как ты мне покажешь знак и опишешь человека, которому ты должен все рассказать.

Мальчишка, кивнув, принялся рисовать в пыли пальцем большой ноги знак, более всего похожий на кривую улыбку: сначала появились две точки – глаза, потом вертикальная черточка – нос, потом полукруг – изгиб губ. Завершил рисунок неоконченный круг.

– Забавно, – проговорил Максуд, – такой знак можно найти где угодно и пройти мимо, приняв за обычные каракули ребенка. Вот только здесь, вдали от селений, детям взяться неоткуда. Разве что ты, дурачок, появился…

– Я не дурачок. Я… Я есть хочу.

– Так как же должен выглядеть тот, кто ждет тебя под этим знаком, и как его зовут?

Мальчишка вновь шмыгнул носом. Похоже, опасность миновала. А вот что собирается делать этот старик, предводитель? Но выхода не было, и мальчик заговорил:

– Как его зовут, я не знаю. Я видел его всего два раза в жизни. В первый раз, когда меня подвел к нему дядюшка Мустафа, мой прежний хозяин, а второй раз – вчера ночью. Он высокий, худой. Через все его лицо тянется шрам, должно быть, от сабельного удара. Один глаз с бельмом. И… он очень злой и очень опасный. Дядюшка Мустафа боялся его появления прямо до дрожи в коленках.

– Ах, Мустафа, ах, хитрая лиса… Ведь я же заплатил за тебя полновесный кошель – ровно столько, сколько он потребовал. А сам, выходит, решил, что может получить еще, и продал тебя второй раз.

– Должно быть, так…

– Что ж, глупый мальчишка, ешь. И, заклинаю тебя Аллахом всесильным, более никогда не вспоминай ни этого знака, ни того человека. И забудь, что поручил тебе жадный Мустафа-старьевщик.

Мальчишка кивнул. Он готов был не просто забыть, он готов был и вовсе никогда не видеть ни этого бельмастого урода, ни старьевщика Мустафу. Только бы ему позволили остаться с караваном и сбежать от прошлого как можно дальше!

– Скажу откровенно, почтеннейшие, Максуд прикидывал, не оставить ли ему мальчишку здесь, в селении посреди гор… Но предводителю каравана стало жаль сопляка. Да и вспомнил он, каким было его, Максуда, детство. А потому решил: пусть уж глупец набирается ума-разума вместе с караваном. Все лучше, чем оставаться рабом у алчного старьевщика.

«Воистину, это так, – не мог не согласиться с караванщиком Масуд, ибо легко смог прочитать в мыслях достойного, каким именно было это рабство для мальчишки. – Должно быть, рассказ подходит к концу… Жаль… Ибо беседы с этим уважаемым человеком, думаю, раскрыли бы целый мир, пусть и далекий от описанного на книжных страницах столь же сильно, как небеса отдалены от земли».