Христиане с VI века запретили близкородственные браки – и правильно сделали. Наука подтверждает, что инбридинг повышает вероятность проявления определенных видов душевных расстройств. Мириам называла это «настроениями», но более откровенные члены семьи говорили о шизофрении. Медицинские записи, оставшиеся от прошлых поколений, уничтожены, а современные засекречены, так что диагноз не поставишь, однако известно, что имеются физиологические причины умственных расстройств и эта склонность может быть наследственной. Например, для шизофрении вероятность заболевания составляет один к ста, но шансы повышаются до одного к десяти, если этим недугом страдает кто-то из ближайших родственников. Шизофрения, вопреки распространенному мнению, это не раздвоение личности. Среди симптомов значится неупорядоченность мышления, бред, зачастую галлюцинации. Спровоцировать проявление этой болезни может какое-то событие, стресс или наркотики. Каждый случай индивидуален, панацеи не существует. Эта болезнь будет преследовать Нику в разные периоды ее жизни – подчас весьма неожиданным образом.

Настало время воздать дань уважения НМ и наведаться к месту его последнего упокоения. Отец объяснял мне, что по обычаю потомки должны каждый год возлагать камень на могилу предка в знак памяти и почтения, однако получить доступ на кладбище, где похоронен НМ, оказалось не так-то просто в связи со всплеском антисемитизма и недавним осквернением еврейских захоронений в нескольких городах Европы. Холодным утром февраля 2008 года член Объединенной погребальной комиссии при синагоге отпер передо мной железные ворота, утопленные в высокой кирпичной стене чуть в стороне от Уайтчепел-Хай-стрит, и тактично остался ждать снаружи, укрывшись от ветра под навесом соседнего жилого дома. Если бы не попадался порой лук кустистый да цикламены и не доносились голоса детишек-мусульман из школы поблизости, можно было подумать, что здесь время остановилось.

Надгробия, в основном 1761–1858 годов, развалились; еврейские надписи поросли мхом и лишайником, в заброшенном саркофаге поселились лисы. Там, где надписи удавалось разобрать, в них отражались история и социальные устремления английских евреев той поры. Иногда указывался адрес – но только далекий от Уайтчепела, то есть свидетельствующий, что иммигрант вырвался из трущоб и сумел перебраться в приличный пригород. Обозначаются и профессии: вот рыба для рыботорговца, а плотник изображен обстругивающим полено. На вершине еврейского общества – коэны, на камне вырезаны две руки для благословения, а эмблема подчиненных им левитов – кувшин, из которого они поливали на руки коэнам. Надгробия НМ и его жены Ханны сделаны из больших белых камней. Очень простые, указаны только имена и даты, а у Ханны Ротшильд также приписка: «Я здесь. Хвалите Господа».

Я аккуратно положила по камешку на каждое надгробие.

Уайтчепел, в сердце Ист-Энда, на протяжении столетий принимал одну за другой волны иммигрантов: сперва гугенотов, потом евреев, за ними ирландцев, недавно на его узких улочках обрела убежище быстро растущая община бангладешцев. Переведя свой бизнес из Манчестера в Лондон, НМ в 1809 году купил дом поблизости, на Сент-Суизин-лейн, где и теперь находится банк, и стал посещать синагогу «Бевис Маркс» – до нее всего несколько сот метров. Этот район, ныне прозванный «Банглатауном», стал его подлинным (пусть и приемным) домом, отсюда банковские операции распространились на всю Британию. Сам НМ скоропостижно умер в Германии в 1836 году, в возрасте всего пятидесяти восьми лет, но по его ясно выраженной воле тело покойного возвратилось в Англию и упокоилось в месте, которое он успел полюбить, – неподалеку от многочисленных благотворительных организаций, которые он основал, в сердце финансовой столицы, где он имел столь внушительный успех.

Большую часть жизни H. M. Ротшильд довольствовался скромным жилищем в пригороде и до самой смерти занимался всеми, даже наименее важными, транзакциями своего банка. Как многие члены семьи – и до него, и после, – этот Ротшильд потребовал, чтобы после его смерти личные бумаги сожгли, но последние деловые распоряжения сохранились в архиве Ротшильдов: продайте облигации казначейства, отправьте сто тысяч соверенов в Париж, купите двести акций «Дуная», пришлите сто бутылочек лавандовой воды и ящик хороших апельсинов и не позволяйте садовнику делать что ему вздумается.

Отец-основатель династии, Майер Амшель, не одобрял пышности и потребления напоказ: не стоит вызывать у людей зависть. Отложив сколько-то денег, он купил сад в уверенности, что этот вид роскоши не привлечет недоброжелательного внимания. Следующее поколение уже не признавало подобной скромности: деньги есть – надо пустить их в ход и наслаждаться жизнью. К тому же молодые Ротшильды поняли, что дело делается не только в банках, что власть и политика формируются в гостиных и во время лисьей охоты. В Англии заседание обеих палат парламента было лишь продолжением обеда в имении. Чтобы продвигаться дальше и закрепить достигнутое, Ротшильдам пришлось зазывать к себе могущественных и известных. Теперь у них хватало средств, чтобы принимать на самую широкую ногу.

Новые дома члены семьи обустраивали друг подле друга: по-прежнему высоко ценилось единство. В Лондоне они селились в особняках на Пиккадилли, за городом облюбовали долину Айлсбери, куда можно было быстро доехать на поезде. Там они создали знаменитые на весь Бакингемшир усадьбы Ментмор, Холтон, Астон-Клинтон, Халкотт и Биртон. В 1883 году НМ арендовал поместье Тринг, а позднее сын НМ Лайонел выкупил это поместье и отдал своему сыну с невесткой – Натти и Эмме. Ротшильды из различных ветвей рода уверяли, что в ясный зимний день они могли помахать друг другу рукой с крыш своих палаццо. Эти дома были самым что ни на есть дорогим и вульгарным воплощением богатства. Огромные, трехмерные визитные карточки: «Мы тут. От нас не отделаешься».

Как и многим другим нуворишам, Ротшильдам деньги заменяли вкус. Они хотели окружить себя всеми признаками богатства – и поскорее. Существует рассказ – быть может, это апокриф, но уж слишком он хорош – о том, как французский кузен Ники Жак организовал для короля Франции охоту на фазанов, а чтобы произвести впечатление, распорядился обучить попугаев выкрикивать Vive le roi и выпустил их порхать среди обреченных на отстрел птиц.

Разумеется, Ротшильды оказались всего лишь очередными «выскочками» в длинной цепочке людей, возводивших капища собственного успеха. Легендарные дворцы в Бленхейме, Хьютоне, замок Говард и Вентворт-Вудхауз – все это памятники военных побед, ловкости в торговых делах или политической проницательности, и все они в свое время шокировали и удручали соседей. Но время шло, излишне яркий блеск недавнего богатства тускнел, покрываясь патиной лет и обретенной репутации.

В 1874 году барон Фердинанд де Ротшильд нанял французского архитектора Детайера и поручил ему построить осовремененную версию шато XVIII века на вершине высокого холма в Уэддесдоне. Специально импортировали из Франции першеронов для перевозки строительных материалов по крутому склону – в совокупности более десяти километров медных труб, стволы вековых деревьев, сотни тонн кирпича и свинца, тысячи метров железных перил, и на всем – герб с пятью стрелами, фамильный знак, символизирующий пятерых братьев, которых родоначальник Ротшильдов разослал по европейским столицам. Панели и мебель оптом скупались и завозились из особняков французской знати: Ришелье, Бомарше и прочие поддались на предложенную Османом реконструкцию Парижа и избавлялись от «старья».