Серый был моложе всех, у него первого не выдержали нервы. Он не хотел стучать на товарища, и поэтому был убежден, что оказывает ему услугу.

– Петя дискутировал про серьезность происходящего. Типа, мальчик девочке улыбнулся, а мы желтую тревогу забили.

Тишина вдруг стала еще более угрожающей. Принц почти заметно позеленел. Корней обреченно закрыл глаза, и если бы умел, то, наверное, начал бы молиться. Именно поэтому он не увидел, как на испуганном лице Макара Филипыча снова пробежали мутные всполохи. Его лицо на секунду превратилось в невнятное марево, в котором стерлись его черты и начали проступать другие. Принц покачнулся и заспешил в угол кабинета, развернувшись к охране спиной. Матвей и Серый вскочили, обеспокоенные. Корней, почувствовав неладное, открыл глаза, нашел взглядом правителя, шагнул к нему. Но Принц уже пришел в себя. Медленно развернувшись к Пете, он приказал тоном, не терпящим возражений:

– Петя. Сделай «монтану».

Испытание «монтаной» пришло из джинсовых 80-х и популярного тогда анекдота про ворону, которая, расправив крылья, воображала сходство с орлом – эмблемой фирмы «Монтана». Петя послушно поднял одну ногу и распахнул руки в стороны, растопырил пальцы как перья. Макар Филипыч подошел к нему вплотную, затянул на нем галстук до упора и ласково поинтересовался:

– А теперь скажи нам: «коржики» у нас кто?

Нарицание «коржик» приклеилось к оркам полтора века тому назад за их смугловатый оттенок кожи. Еще их называли волкодавами, папуасами (традиционно среди эльфов было принято считать, что орки малообразованны и ведут дикарский и примитивный образ жизни), а также, после проката фильма «Белое солнце пустыни», – гюльчатаями, с намеком на их многочисленные косички, как у среднеазиатских женщин.

– Враг номер один.

– И давно?

– Восемьсот лет.

– С врагом дружить можно?

– Нельзя.

– А дружба начинается с чего?

– Дружба, – заученно отвечал Петя, – начинается с улыбки.

Засунув руки в карманы халата, Макар Филипыч сделал многозначительную паузу, перед тем как задать самый главный и устрашающий вопрос.

– А почему нельзя дружить с врагом?

Петя набрал воздуха в легкие и начал перечислять, что помнил:

– Потому что… реки повернут вспять… и полюса поменяются местами… и погаснет солнце… и погаснет луна… И, это… Все помрут.

Молча и несколько успокоившись, Принц проследовал обратно к креслу и уселся, давая возможность этому грозному прогнозу – заклятию, наложенному на два народа восемьсот лет назад – осесть в сознаниях присутствующих, освежиться в памяти.

– Будешь глупые вопросы задавать, – Принц подвел итог, – простоишь «монтаной» до зарплаты. Поскольку я решаю, когда тебе получать зарплату – это может быть бесконечно долго. А если что – можно и туда загреметь, – он кивнул в сторону внушительной двери из нержавейки в дальнем конце кабинета. Четыре пары глаз неохотно проследовали за кивком правителя. Кто-то поежился, кто-то сглотнул. В воцарившейся тишине был слышен утробный рокот мотора внутри промышленной холодильной камеры в два человеческих роста высотой.

– «Счастливый, мирно спи, простолюдин! – Принц покачал головой. – Не знает сна лишь государь один». С вами же нельзя иначе. Вы же иначе не понимаете, – он закинул ноги в тапочках на стол и объявил: – Резолюция. Орка держать под наблюдением. Мобилизуйте дружину из Бутово, пусть его пасут. Приоденьте их там. Пусть бутовские, но эльфы все же. А Федора Афанасьевича я сам поставлю в курс дела, чтобы приструнил своих. – Макар Филипыч запустил дротиком в портрет Оркского Принца, поставив точку. – Это – вопрос национальной безопасности.

Хотя он до сих пор не мог понять, что сделал не так на этот раз, Женя был убежден, что является причиной дурного расположения Николая Петровича. Тот факт, что Николай не кричал и не кидался предметами интерьера, а только, уйдя глубоко в себя, вел тягостный внутренний монолог, тревожил Женю экстраординарно. Единственное объяснение такому поведению, приходившее на ум, заключалось в том, что Николай готовится кричать и кидаться предметами так, как еще никогда не кричал и не кидался. Вот-вот, с секунды на секунду, мир познает кричание и кидание, неведомые доселе ни одному землянину, включая неандертальцев, и Женя не только станет первым свидетелем прецедента, но и окажется в его эпицентре. Несмотря на это, он почему-то шел по пятам за начальником до самого его кабинета. Проигнорировав попытку Николая захлопнуть дверь перед его носом, Женя прошмыгнул в кабинет вслед за ним, и пока Николай создавал видимость занятости, прохаживаясь из одного угла в другой, шаря в ящиках, перевешивая пальто и проверяя ножницы на заточенность, Женя услужливо семенил следом, как придворный паж, готовый поддержать Николая в его бессмысленных офисных перестановках, и все время мешался под ногами.

В очередной раз наступив Жене на ногу, следователь поднял на него близорукие глаза, как будто заметил впервые.

– Степанов, ты зачем за мной ходишь?

– Хороший вопрос, – ответил Женя и попробовал понять ответ, который выразил в форме еще одного вопроса: – С вами все в порядке?

Николай посмотрел под потолок, где в подвальном окошке прохожие топтали ногами солнечный свет и голуби очень долго затевали драку.

– Сплю плохо, – буркнул он обреченно. – Марина Михайловна снится. Радикулит дает о себе знать. У подстаканника ручка отлетела. Тебе чего надо?

Почувствовав новый прилив паники, Женя решил, что обязательно вызовет гнев Николая, если не подтвердит, что ему и вправду что-то от него надо. В следующий момент он с радостью понял, что такая вещь существует.

– Николай Петрович… Мне бы одну девушку найти. Возможно?

Следователь тяжело вздохнул, но не разозлился.

– Имя, фамилия?

Прищурившись на протянутый ему листок бумаги, Николай нацепил очки на зеленом шнурочке и прочитал:

– «Степанов, Евгений Владимирович… Эксплуатационные расходы – двести тридцать рублей…» – его глаза на жердочке верхней кромки очков-половинок изучали Женю из-под выгнутых мохнатых бровей. – Однофамилица?

Женя никогда не понимал, шутит Николай Петрович или не умеет.

– На обратной стороне посмотрите.

Николай недоверчиво покачал головой. Перевернув дэзовский счет за коммунальные услуги, он долго не мог сообразить, что перед ним находится, глядя на рисунок вверх ногами. Когда он начал перебирать пальцами по краю бумаги, чтобы восстановить оригинальное видение художника в положение правильной вертикальности, Женя почувствовал, с трепетом в поджелудочной железе и ее окрестностях, что сейчас многое встанет на свои места, и не только его рисунок. Николай зашамкал зубами – примета надвигающейся ярости (в некоторые приметы Женя верил и поспешил переложить дырокол со стола на шкаф) – и медленно снял очки.