но великолепный профессионал своего дела, врачом-рентгенологом Житник Татьяна Ивановна — украинка из Харькова с красивыми голубыми глазами, два молодых врача-терапевта, вечные соперницы-одногодки Сахно Ольга Константиновна и Драгомирова Ольга Павловна, врачом-дерматовенерологом — Сотникова Светлана Семеновна — москвичка, вышедшая замуж за мичмана из Кронштадта, мастер спорта по лыжам, зубной врач Талалаева Тамара Георгиевна — восточной красоты волжская татарка, одним словом «Гюльчатай». А еще в штате были два врача-хирурга: один в звании подполковника медицинской службы — мой непосредственный заместитель — Сусеев Алексей Николаевич, шумливый холерик и, судя по лицу, любитель выпить. Второй хирург — полная его противоположность — Морозов Александр Анатольевич, гражданский хирург, невозмутимый сангвиник, философ, трезвенник и фотограф одновременно. После врачей пригласил медицинских сестер. В ходе общения с ними сразу выделил двух лидеров: Таню Латман и Таню Лобанову.

На этом предварительное знакомство с коллективом завершилось, и начались трудовые будни. Первым делом предупредил подчиненных, что отныне двери в поликлинике буду опечатывать, открывать и закрывать лично. Открывать поликлинику в 08.00, а закрывать в 18.00. Двери для перехода в 35 госпиталь на ночь будут закрываться на навесной замок и также опечатываться моей печатью.

Вторым делом я посчитал обязательным наличие у врачей и медицинских сестер поликлиники квалификационной категории, и чтобы она, непременно, была только высшей. Добивался этого следующим образом: все представляемые ими отчеты на сдачу квалификационной категории проверял лично, дополняя более объемным текстом, информативными таблицами, графиками и диаграммами в соответствии с требованиями руководящих формуляров. Получались весьма интересные отчеты. Затем проводил с каждым не менее четырех-пяти индивидуальных занятий, вселяя в них уверенность в своих знаниях. Через три года в поликлинике не оказалось ни одного врача или медицинской сестры без категории. Врач высшей категории имел существенную прибавку на пять тысяч рублей, прибавка медицинской сестре составляла три тысячи восемьсот. Перед приездом очередной комиссии я заказал всем врачам и медицинским сестрам нагрудные бейджики из пластика, где после фамилии, имени, отчества и должности, обязательно давалась информация о высшей категории. Проверяющие всегда искренне недоумевали, как мне удалось за весьма короткий срок добиться таких успехов. Отвечаю — водкой и коньяком. Экзамены на категорию сдавались два раза в год в первой поликлинике. Каждый раз за час до них я привозил в поликлинику немереное количество алкоголя, мяса, зелени и фруктов, а также до десяти врачей или медицинских сестер.

В первую же неделю пошел знакомиться с главным врачом госпиталя — подполковником Глуховым Владимиром Андреевичем. Землистый цвет лица и невыдержанность характера говорили о тяжелом необратимом хроническом заболевании. Через полгода он скончается от онкологии. Умирать будет тяжело и всем сотрудникам будет искренне его жаль. На его похороны придет практически весь персонал 35-го госпиталя и 102 поликлиники.

Его место неожиданно для всех займет Петросян Эдуард Мартиросович — начальник школы санинструкторов — неплохой парень и мой друг, но уж больно эмоциональный. Школа занимала левое крыло второго этажа госпиталя. Развал Советского Союза в 1993 году он перенесет весьма болезненно, начнет злоупотреблять алкогольными напитками и затем окончательно сопьется. Жена разведется с ним и уедет домой в Краснодар. Эдуард Мартиросович скончается в 1995 году от остановки сердечной деятельности. Как и предыдущий начальник, он будет похоронен на Кронштадтском кладбище. Петросяна сменит подполковник Рябчук, переведенный к нам с Северного флота. В Ленинградской военно-морской базе также произошли перемены. Полковника медицинской службы Егоренкова отправили на заслуженный отдых. Начальником стал его заместитель Горенко Алексей Юрьевич. Затем через четыре года его сменил полковник Шурга Тимофей Ярославович, а последний начальник медицинской службы, кого я запомнил перед увольнением в запас в 2000 году, был Ефимов Алексей Петрович.

В 1994 году была развязана первая чеченская война, которая закончилась странным перемирием в 1996 году. А через три года началась вторая чеченская кампания, которая длилась с 1999 по 2010 год. Все это смутное время шла беспредельщина и откровенный произвол на всех уровнях, продавались земельные участки не только муниципальной собственности, но и Министерства Обороны.

В Зеленогорском военном Доме отдыха Ленинградской военно-морской базы ночью сгорает столовая странным образом, только по периметру, вдоль стен. Шесть картин из запасников Эрмитажа, висевших в столовой, таким же странным образом исчезают, «сгорев» в странном пожаре. Никакой реакции со стороны командования медицинской службы Ленинградской военно-морской базы, в ведении которой находился Дом отдыха, не наблюдалось, хотя о странном пожаре и пропаже картин в газете «Новый Петербург» были опубликованы две мои статьи. Прошел месяц после выхода последней, третьей, статьи в газете «Новый Петербург». Тишина, никто-ничего, гробовое молчание. Даже подумал, что всем безразлична судьба шести шедевров Эрмитажа. Но я ошибался, мои статьи тихо прошлись по Петербургу. Мне позвонили Михаил Иванович Яровой с Владимиром Алексеевичем Алексеевым, ветераны военной медицины, поздравили с выходом статей и предупредили, что начальник Ленинградской военно-морской базы Шурга Тимофей Ярославович очень недоволен этим фактом.

Дом отдыха готовили к банкротству, а территорию — к продаже каким-то зарубежным олигархам. Старики и подсказали, что Шурга вывез из Дома отдыха «сгоревшие» люстры, ковры и другое имущество и хранит их на складе НЗ у майора медицинской службы Пивня (по-русски Петухов). Другую часть Тимофей Ярославович передал на хранение в Кронштадтский госпиталь Рябчуку. В ту же ночь позвонил Пивень и, смеясь, доложил, что Шурга только что на двух «Камазах» вывез из его склада спрятанные у него вещи в неизвестном направлении, ругаясь нецензурно в мой адрес. А утром следующего дня разлетелась новость: ночью сгорел деревянный склад в Кронштадтском госпитале, где хранилась часть вещей, вывезенных из Зеленогорского Дома Отдыха. Начали следы заметать.

В 2010 году мне в Северную Осетию вдруг позвонил Андрей Кирилов, мой старый приятель, и рассказал, что история о «сгоревших картинах» из Зеленогорского Дома отдыха имеет продолжение. Оказывается, часть картин обнаружилась в Лондоне на аукционе, и они сейчас в распоряжении частных коллекционеров. На тот момент Андрей еще работал в особом отделе Балтийского флота. Я сказал ему, что с картинами можно попрощаться навсегда, хотя непосредственные виновники хищения спокойно проживают в Ленинграде. Так оно и вышло.

Виктория Гессель

Как-то в конце декабря 1996 года, около шести часов вечера, возвращался домой из поликлиники по своему устоявшемуся маршруту. На улице было морозно, а я забыл перчатки дома, пальцы на руках замерзли и просили тепла, но руки в карманы шинели не засунешь. Нельзя морскому офицеру руки в карманах держать, уставом морским не разрешается, как и ношение зонта в дождь. Приходилось терпеть, но в дороге мне еще десять-пятнадцать минут дефилировать,