– Давай посмотрим, что мы с тобой нашли, – предложил Рульфо.

Они уселись за стол, друг напротив друга, рядом с фонариком. Неожиданный звук (дверь?) заставил обоих вздрогнуть, но она встревожилась больше. Рульфо проследил за ней взглядом: вот она вскочила, быстрая, как кошка, вот скрылась в темноте коридора.

– Иногда сюда приходят гости, которых я не жду, – пояснила она по возвращении, чуть более спокойная. – Сейчас – ничего.

«L’aura nera sí gastiga».

Слова оказались выведены синими чернилами на внутренней стороне непромокаемой жесткой ткани, стянутой шнурком, той, что она извлекла из воды. Мужчина прочел их ей и перевел: «Так терзает ветер черный».

– Данте, – сказал он, – я почти уверен – это один из Дантовых стихов, из его «Ада».

Это был мешочек с узлом на конце. Мужчина развязал шнурок, нетерпеливо его подергав, и нашел слова. А еще он вытащил то, что было внутри. И держал эту маленькую вещицу на ладони. Она наклонилась, чтобы лучше ее разглядеть, и ее влажные волосы почти коснулись его головы.

– Что же это такое, черт побери! – воскликнул мужчина.

Это была фигурка, человечек размером не больше его мизинца, изготовленная из какого-то материала, похожего и на воск, и на пластмассу, без лица. Мужчина перевернул ее и прочел слово, выгравированное на спине малюсенькими греческими буквами: AKELOS. Имя, для нее ровно так же лишенное смысла, как и фраза на изнанке мешочка.

Девушке трудно было сосредоточиться. Тревога ее не уменьшилась с тех пор, как она покинула дом Лидии Гаретти, и причиной этого беспокойства было вовсе не то, что она догадывалась, о чем этот мужчина в конце концов попросит ее или чего потребует. Судя по тому, как он на нее смотрел, даже не на нее, а на ее грудь под свитером, она прекрасно знала, как закончится эта ночь и что ей придется делать. Но это ее не волновало. Она даже сама хотела возбудить его, довести до ожидаемого финала, и чем раньше, тем лучше, хотела отвлечь его, чтобы он не смотрел вокруг, чтобы не вздумал пройтись по квартире. Конечно, она не смогла воспрепятствовать тому, чтобы он довез ее до дома и вошел вместе с ней в квартиру. Она была вполне уверена, что этот мужчина – не присланный Патрисио клиент, но кое-какой опыт научил ее не отказывать никому. Она хотела только одного (пожалуйста), чтобы он не обнаружил другое. И чтобы не допустить этого, она была готова позволить ему что угодно.

– «Акелос» – что за странное слово… Никогда его не слышал. Тебе оно ни о чем не напоминает?

Она покачала головой.

Несмотря на все это, испытываемое ею беспокойство было вызвано другой, более таинственной причиной: оно возникло, когда она исследовала дом убитой женщины. Но почему? Она не могла припомнить, чтобы когда-либо встречалась с Лидией Гаретти или бывала в том доме. Они – и Лидия, и дом – ей снились, это верно, но сны не слишком ее волновали. И хотя память иногда шутила с ней злые шутки, она очень хорошо (и мучительно) помнила все и каждое из тех мест, в которых побывала. А себя воспринимала, в соответствии с родом своих занятий, ровно так же, как ее воспринимали пользовавшиеся ее услугами мужчины, и четко осознавала, что Лидия Гаретти не могла иметь с ней ничего общего. Но что же тогда, откуда этот смутный страх, это ощущение угрозы, которого она никогда раньше не испытывала с такой силой, как сейчас?

Гроза завывала, подобно стае диких зверей. Мужчина глядел на нее. Она заставила себя сделать вид, что внимательно его слушает.

– Думаю, что именно это мы и должны были сделать. Не знаю почему, но думаю, что мы должны были найти именно это…

– Да, – кивнула она без особой уверенности.

– Поглядим теперь на фото.

Она увидела, что мужчина отложил фигурку и мешочек в сторону и вытащил небольшую рамку. Он пояснил ей, что в некотором роде этот портрет привлек его внимание потому, что он понятия не имел, кем могли быть изображенные на снимке люди. Она тоже этого не знала, о чем и сообщила.

– Ты обратила внимание на эту фразу? – Мужчина указывал на слова, написанные на обратной стороне. – «Под защитой луны молчаливой», – перевел он. – Это стих Вергилия, латинского поэта… Задняя стенка легко открывается…

Он нажал на заднюю часть рамки и снял ее, вынув фотографию. Но на стол выпало что-то еще. Полуистлевший листок бумаги, согнутый пополам. Мужчина осторожно развернул его.

Похоже на список имен. Девушка ничего не понимала и полагала, что мужчина тоже. Она подумала, что, возможно, сделала ошибку и что не нужно было входить в тот дом. Ей уже почти хотелось, чтобы пришел Патрисио и силой положил этому конец – у него в обычае было пускать в ход кулаки. Она почти желала, чтобы Патрисио вышвырнул этого парня на улицу вместе с этими странными предметами.

Однако она продолжила притворяться. Ей вовсе не хотелось, чтобы мужчина рассердился.

Во время чтения абсурдного стихотворения (если, конечно, это было стихом) две вещи привели Рульфо в смятение – буря, сотрясавшая хлипкую раму оконца, и близость девушки: ее голова, что склонилась рядом с его головой, ее сверхъестественное лицо, которое чуть ли не касалось его собственного, листок бумаги, словно двойной месяц отражающийся в угольной черноте ее глаз.

Он постарался сосредоточиться на находке.

Его заинтриговал тот факт, что за снимком помещался листок. Бумага выглядела такой же древней, как и снимок, даже ветхой – когда он его разворачивал, листок чуть не распался на куски. Почерк был аккуратным, хотя выдавал дрожь руки при написании. Текст (выцветшие синие чернила) был на испанском, но что он значил? Пример языковой игры? Какое отношение имел он к изображению пары на пляже, восковой фигурке с надписью «Акелос», спрятанной в мешочке, погруженном в аквариум, нескольким строкам из Данте и Вергилия или убийству Лидии Гаретти? «Нам следовало найти именно это, Лидия? Почему?»

Он снова перечитал первую фразу:

– Дам тринадцать. – В полной уверенности, что где-то слышал эти слова.

«Число дамам – тринадцать».

Вдруг он вспомнил. И тут же понял, что, если не ошибся, все осложняется еще больше, все еще серьезнее, чем он думал. Он встретился взглядом с девушкой – черные глаза, словно и не глаза вовсе, а две агатовые бусины между век.

– Есть у меня один старый друг… Он был моим преподавателем на факультете. Думаю, что он кое-что знает об этом. Мы уже давно не видимся, но… может, он согласится мне помочь.

– Хорошо.

Грохот – неожиданный, яростный – заставил ее подпрыгнуть на месте. Что-то из мебели. Дверь.

– Это ерунда, ничего, – сказала она, вернувшись после мгновенного, как молния, отсутствия. – Ветер.

Глаза ее избегали смотреть на Рульфо.

Ночь разрасталась. Дождь уступил место мощи электрической бури, прогнавшей тишину прочь, а угасающий огонек фонарика не высвечивал, а лишь укрывал тенями каждую вещь в этой комнате.