А когда открыла глаза, обнаружила, что лежит на земле совершенно голая, среди тысяч других голых женских тел, сидящих, лежащих, ползающих, воющих, и тогда наконец вспомнила, какой стала жизнь, что было перед тем, как она уснула от измождения; лучше бы больше не просыпалась, лучше бы умерла во сне, пусть бы сердце разорвалось от ужаса, всё равно по сравнению со страшной явью тот тёмный заснеженный город, откуда надо, но невозможно уехать, был практически сном про рай.

Почти беззвучно подвывая от неконтролируемого ужаса, Ольга огляделась по сторонам – что происходит? Что-нибудь изменилось? Когда придут выбирать, кого убивать? Это страшно, но гораздо страшнее ждать и надеяться – интересно, на что надеяться? Мы – последние, больше никого не осталось. Некому нас спасать.

В рядах голых тел наблюдалось какое-то волнение, женщины ёрзали, поворачивались с боку на бок, вставали и тут же снова садились, некоторые падали, как подкошенные, другие куда-то брели, понукаемые невидимыми погонщиками. Значит, снова пришли выбирать.

Кто выбирает, Ольга толком не знала. Никто этого не знал. Враги-убийцы оставались невидимыми, возникали неведомо откуда, преодолевали любые преграды, убивали прикосновением, или даже взглядом, им это было легко, как дышать. Всех мужчин они убили сразу, а женщин оставили, чтобы выбрать самых красивых. Ходили слухи, что красивые женщины будут рожать от невидимых, потому что тем нужна пища, а есть они могут только своих же детей, другая еда им не подходит, поэтому они рыщут по всей вселенной, ищут обитаемые планеты и производят на свет полукровок на мясо. Ольга не могла в такое поверить, но всё равно откуда-то знала, что именно так и есть. И металась – то радовалась, что немолода и некрасива и ей не придётся рожать детей на съедение, то завидовала красивым женщинам, что им разрешат долго жить. Но изменить, в любом случае, ничего не могла, у неё не было ни одежды, чтобы прикрыть отвисшие груди, толстые уродливые колени и складки на животе, ни косметики, чтобы сделать лицо привлекательным, оставалось только сидеть и ждать смерти, скорой, самой страшной на свете смерти, хуже, чем любые кошмарные сны.

Толпа голых женских тел взволнованно шевелилась, где-то совсем рядом раздался страшный истошный крик, и Ольга поняла, что невидимые убийцы уже на подходе. Ожидание смерти вот-вот закончится, сейчас будет сама смерть.

* * *

– Я не могу больше, – беспомощно сказал ангел Урсус Маритимус. – Нельзя так с людьми! Даже мне жутко, а ведь я только со стороны наблюдаю, как она бьётся в этих сетях. А ей-то самой как страшно! Она же может умереть от страха. Умереть в таком жутком сне!

– Не умрёт, – утешила его ангел Вера Ахметовна. – Здоровая девка, справится. Даже давление не особо подскочит. Всё с ней будет в порядке, верь мне.

– Но почему мы позволяем этому… этим… не знаю, кто они, никогда ещё такого не видел, и ты мне о них не рассказывала…

– Зачем рассказывать, когда можно показать? Сиди, любуйся. Это Пугалы; название не настоящее, просто рабочий термин, чтобы было понятно, о ком речь. А сами они вообще никак себя не называют; старшие говорили, в их языке нет ни существительных, ни прилагательных, только бессвязные междометия для выражения ощущений и примерно полсотни глаголов, обозначающих самые примитивные действия: «спать», «убегать», «появляться», «плести», «голодать», «наслаждаться», «есть». Пугалы – сущие дикари, вечно голодные хищные твари. Они питаются страхом, а это дрянная, грубая пища. Фу и бе.

Урсус Маритимус невольно улыбнулся. «Фу и бе» в устах опытного ангела с внешностью его старой учительницы математики прозвучало неподражаемо. Самый абсурдный в мире абсурд.

– При этом они, сам видишь, большие искусники, – продолжила ангел Вера Ахметовна. – Тщательно плетут свои сети, ловко вытаскивают из спящего человека его самые тайные страхи и воплощают их столь убедительно, что невозможно им не поверить. Умелые мастера! Но каши с этими мастерами не сваришь. Я имею в виду, не получится ни договориться, ни обуздать их, ни приручить: во всём, что не касается поиска пищи, Пугалы на удивление глупы. Я, скажу тебе честно, с удовольствием прихлопнула бы их какой-нибудь огненной мухобойкой, но они при всех своих недостатках живые твари, а мы, ты, наверное, сам уже понял, не можем отнимать жизнь.

– Нет, пока не понял, – признался ангел Урсус Маритимус. – Просто не думал об этом. Как-то до сих пор не было нужно. Но эту парочку я бы с удовольствием, как ты выразилась, прихлопнул. Жалко, что нам нельзя.

– Можно, нельзя – не разговор. Нет никаких запретов, есть деяния, несообразные с нашей природой. Иными словами, не та у нас с тобой специализация, чтобы кого-то прихлопнуть. Мы – чтобы спасать. Поэтому будем и дальше гонять этих красавцев поганой метлой, чтобы не мельтешили…

– Ну так почему мы их прямо сейчас не гоним поганой метлой подальше от этой девчонки? – нетерпеливо спросил ангел Урсус Маритимус. – То есть, я понятно почему не гоню: просто пока не умею. А ты?

– Я жду, что она сама их прогонит, – объяснила ангел Вера Ахметовна. – Прогноз, положа руку на сердце, не очень, девчонка совсем запуталась в этом сне, парализована страхом, почти не помнит себя. Но пока есть хотя бы мизерная надежда, что человек сам справится, нельзя отнимать у него этот шанс.

* * *

Плетут. Предвкушают. Дрожат. Плетут, плетут.

Ошшом-шши-шшом!

Ёшом-шом!

Плетут. Едят, наслаждаются. Плетут. Едят, едят.

* * *

Эбилма говорила: «Ты умрёшь у моря, точно, я знаю; такие, как ты, всегда умирают у моря, я всегда вижу это последнее смертное море на самом дне ваших глаз», – вдруг вспомнила Ольга. И почти по-настоящему рассердилась: смерть пришла, а рядом нет никакого моря, только земля, земля. Соврала Эбилма.

Эбилма была странная. Хорошая девчонка, наполовину цыганка, наполовину монголка, адская смесь. Училась на биологическом факультете, играла в какой-то никому неизвестной рок-группе; кажется, на басу. Когда её просили: погадай, ты же цыганка, – крутила пальцем у виска: вы что, верите в эту ерунду? Но иногда без всяких просьб вдруг говорила удивительные вещи, просто так, ни с того ни с сего. И Ольге однажды сказала: ты умрёшь у моря. Ольга тогда ей сразу поверила. И почему-то обрадовалась, хотя на самом деле какая разница, где умирать. Зря, выходит, поверила, – думала Ольга. – Смерть пришла, всех вокруг убивают, толстая женщина замертво упала на землю совсем рядом со мной, и другая, худая, с носом картошкой, упала, и третья, красивая, смуглая, с тонкой талией, думала, таким позволяют жить, но оказалось, нет. Сейчас придёт моя очередь умереть, а море? Где море, я спрашиваю? Мне для смерти положено море, настоящая цыганка сказала! Почему моря нет?

Ольга встала, стояла, пошатываясь от слабости и от страха, панически оглядывалась по сторонам: море! Где моё море? И вдруг увидела, как издалека, от самого горизонта стремительно движется, приближается огромная, до неба восхитительная, страшная, как последний день мира, волна. Ольга торжествующе расхохоталась, громко сказала остальным женщинам: «Море идёт. Мы умеем быть рыбами, а они – нет». Женщины, живые и мёртвые, тоже стали смеяться, повторяя: «Мы можем быть рыбами, рыбами», – а невидимые враги-убийцы закричали таким специальным тоже невидимым криком, от которого растрескалась земля. Они не научились быть рыбами и теперь сразу поняли, что придётся им погибать.