– Ушли, – решает наконец Джа’кейрус.

Мы медленно поднимаемся, пошатываясь в темноте между кольями на затекших ногах, подбираемся к краю ямы и, подсаживая друг друга, разглядываем окрестности. Агонгов не видно, никаких звуков не слыхать, кроме обычного ночного шороха трав, и мы в конце концов выбираемся из ямы.

А потом далеко-далеко, со стороны озёр, доносятся крики, и мы понимаем, куда ушли агонги.

Мы бежим быстро, мы бежим долго, мы не успеваем.

* * *

Наше Древо упало через четыре дня, когда умер последний порванный агонгами со-родич – Паджитус. Прах остальных уже лежал в земле под корнями Древа.

Адития. Дар-Тэя. Двое малышей, старики. Третий древ-ний, что должен был стать воином нашего рода – в ночь состязаний он охотился на прыгунов в другой части болот, вернулся раньше нас и погиб, защищая сородичей.

Я положил голову убитого мной агонга рядом со свежими насыпями, но этого оказалось слишком мало и, как только умер Паджитус, наше Древо начало потрескивать. Сначала мы надеялись, что обойдется, но вскоре поняли – нет. Семейство окончательно перестает быть. К вечеру Древо наклонилось над свежими земляными насыпями и стало оплакивать их, роняя большие, на лету иссыхающие листья.

Мы с Джа’кейрусом сидели рядом, смотрели на листопад π… Не знаю, о чем думал он. Винил себя, наверное, да он и правда был виноват во всем, что тут случилось в ту ночь. Агонги убили три семейства и серьезно ранили воинов из других родов, которые успели прибежать на выручку. Остальные два осиротевших Древа пока стояли на берегу озера, но у них не осталось никого, кто мог бы принять род.

– Это я виноват, – эхом повторяет мои мысли Джа’кейрус.

– Нужно было утопить тебя перед состязаниями, – отвечаю я.

Наше Древо плакало весь день и весь вечер, а в сумерках начало терять кору и мелкие ветки. Я никогда не видел, как погибает Древо, похоронившее свой род. наверное, если бы оно не болело, то смогло бы подождать, пока мы с Джа’кейрусом снова сможем шевелиться, начнём жить, найдем себе женщин и обзаведёмся малышнёй. Но наше Древо болело, вдобавок оно было очень привязано к Адитии и вместе с ней потеряло надежду на излечение.

– Я всё равно пойду искать лекарство, – сквозь зубы говорит Джа’кейрус.

Я не отвечаю. Я понятия не имею, что буду делать, а что будет делать он – мне всё равно.

К утру от Древа осталась только нижняя часть ствола, иссохшая, мёртвая. Всё остальное лежало на земле грудами щепок. А внутри у меня происходило что-то ужасное, что-то еще более ужасное, чем четыре дня назад, когда я держал на руках мёртвую Дар-Тэю с разорванным лицом.

В груди что-то оборвалось и теперь падало, бесконечно долго падало, сжимало горло, заставляло сердце колотиться, давило, дрожало. Я чувствовал, как сгибаются мои плечи, словно на них положили бревно, как самый обычный утренний ветер холодит чешую мертвенными, злыми прикосновениями. Я не мог говорить и не мог смотреть на мир вокруг себя, потому что…

Я теперь был в нём совсем один. Как будто скорлупа яйца разомкнулась надо мной, а снаружи не оказалось ничего моего. И пустой холод в груди – это не что-то новое, а лишь пустота на месте того, что было там прежде.

Этот холод – отсутствие любви, которой Древо согревало меня всю жизнь.

– Пойдешь со мной? – спрашивает Джа’кейрус.

Я долго смотрю в его красно-коричневые змейские глаза и убеждаю себя, что искать лекарство – единственная правильная вещь, которая нам остается. Но мне всё равно, правильно я буду поступать или нет, потому что внутри ничего не осталось, только чувство бесконечного падения и холода.

Я качаю головой. Джа’кейрус вздыхает и уходит собираться.

Я остаюсь один и сижу еще долго-долго перед ковром щепок – остатками моего Древа, покрывающими свежие насыпи с прахом со-родичей.

– Будет ли уместным предложить тебе кров под корнями моего Древа?

Я не слышал, как подошел Фэйтай. Вечно все ко мне подкрадываются.

Снова мотаю головой. Родовое Древо не заменить другим. Теперь я понимаю, почему осиротевшие древние уходят: судьба окунает их мордой в грязь так глубоко, что у них нет сил выбраться на поверхность, они только и могут, что нырнуть поглубже и узнать: не найдется ли чего-нибудь на дне?

Я заставляю себя подняться на ноги и удивляюсь, какие они слабые, как плохо меня держат. Но теперь я могу распрямить плечи, даже если мне по-прежнему кажется, что на них лежит бревно.

– Я не пойду с тобой к твоему Древу, Фэйтай, – называю его так, потому что не знаю его нового, взрослого имени. – Но я буду рад видеться с тобой, если сойдутся наши пути.

– Я буду рад видеться с тобой, – грустно соглашается он.

И я ухожу к пещерам под корнями, чтобы собрать вещи в дорогу. Навстречу мне выходит Джа’кейрус, и в кои-то веки на нём штаны, рубаха и даже куртка. За плечом – мешок с припасами и лук без тетивы, на поясе висит топорик, на груди – колчан.

– Повремени немного, – говорю ему, – подожди меня. Я не пойду с тобой по всем твоим дорогам, но, думаю, не будет вреда, если мы вместе дойдем до какого-нибудь изгиба тропы.

– Мы просто спим вместе, – сказал Крэг Шу по прозвищу Дракончик, младший брат из троицы братьев Шу, известных на весь Большой Исток.

– И что мне с того, что вы спите вместе. Нашел чем удивить. Ты мне лучше скажи, кто подбросил гром-пакет тетушке Пиу? Отчего она сделалась очень шумной и раздражительной, и мешала всем окружающим спать спокойно до самого утра, – поинтересовался я, смотря в честные глаза Крэга Шу.

Дракончик умел изобразить невинность. Только меня не обманешь.

– Преподобный, я тут ни при чем, – развел руками Крэг Шу.

– Конечно, ни при чем. А кто несколько дней назад обещал Сэму Доходяге, что расквитается с тетушкой Пью за гнусную пакость, которую она совершила над Лизой Бабочкой, с который вы, кстати, спите вместе. Старушка недолюбливает легких девушек. А кто так не легок на передок, как Бабочка, подбрось да выбрось.

– Красиво плетете, преподобный Крейн. Вам бы сказки писать да книжки издавать, – горько усмехнулся Дракончик и оправил свои встопорщенные усы.

– Зачем мне сказки, когда жизнь куда интереснее любых книжек, – сказал я и потянулся к стакану.

Дракончик пил «Протоку № 3». Я же гнусное пойло на дух не переносил. Хотя иногда по долгу службы приходилось употреблять. Особенно с Зеленым. Ведь Зеленый без «Протоки» даже разговаривать не станет. У него без «Протоки» мысль работает, как бы быстрее ее, родимую, раздобыть и употребить по глотку. Я всем напиткам предпочитал «Гиннес», вот это пиво так пиво, не то что ваша «Протока». Только вот добыть его в наших палестинах весьма тяжело. Власти в Большой Исток дорогое пойло не ввозят. Считают, что альтеры достойны только «Протоки» и прочих сомнительных удовольствий. Одна надежда на Ваню Бедуина. Он за кордон как к себе домой ходит и периодически приносит с собой что-нибудь интересное. Не для себя, так на продажу. Зная мои вкусы, а также вкусы ряда уважаемых горожан, он время от времени пригоняет с десяток коробок вкусного пива хозяину «Зажигалки», самого известного паба на весь Большой Исток. – Так скажи мне, Дракончик, если не ты обидел тетушку Пью, так кто же тогда такой смелый? – недоуменно спросил я.