Справив заупокойный молебен, отец Василий отослал домой, умаявшегося за день и буквально засыпающего на ногах, Тараса, потом — благочинно и терпеливо выпроводил из церкви стайку сердобольных старух, всегда готовых, с тихой и тщательно скрываемой радостью, оплакать еще одну почившую в Боге подругу, которую лично им удалось пережить. И только после этого плотно запер изнутри дверь храма.

Вечерело. Солнце укладывалось на отдых, и нутро церковки утонуло в плотном полумраке, лишь слегка расступающемся перед негасимыми лампадками у ликов Иисуса Христа и Божьей Матери.

Отец Василий задумчиво посмотрел на две дюжины толстых восковых свечей, поднесенных в дар храму, неожиданно расщедрившимся иудеем. Уж чем там ему пригрозил, или — что пообещал молодой Куница, неведомо, но Ицхак и ключ от церкви вернул и, вот — по нынешним-то меркам — целое богатство священнику вручил собственноручно.

Ничего толком не поняв из сумбурного и маловразумительного объяснения корчмаря, изъяснявшегося пространной скороговоркой, изобилующей утомительными подробностями из жизни почти всей Михайловки, отец Василий все ж принял от него этот неожиданный дар. Поскольку, витиеватая просьба Ицхака, в общем-то, сводилась к одному: обязательно зажечь их при всенощном бдении у тела усопшей. Поэтому священник не стал утруждать себя лишними рассуждениями: отчего вдруг прижимистый жид проявил такую неслыханную щедрость? Мало ли за что тот мог числить себя в должниках у знаменитой на всю округу ведуньи и травницы? Или — решил угодить будущему зятю? Разве ж угадаешь: какую именно прибыль получил продувной хитрец с, казалось бы, вполне бескорыстного деяния?

Ну, а что до самой ведуньи, то так как православие осуждает практику знахарства, полагая духовное здоровье важнее телесного, жизнь Аглаи Лукиничны, по церковным канонам, считалась далеко не безгрешной. И хоть приносимая старухой польза, была вполне очевидной, душа ее считалась отданной во власть дьяволу. Искренне желая хоть чем-то помочь покойнице, при жизни сделавшей людям столько добра, отец Василий решил еще раз, дополнительно помолиться за усопшую рабу божью Аглаю. Пытаясь своей открытой молитвой облегчить бремя ее заблудшей души. Или, если тяжесть содеянных ведуньей грехов слишком уж тяжела и непростительна — то хотя бы уменьшить срок искупительных мук и страданий….

Учитывая огромное количество дармовых свечей, священник неспешно расставил их почти у каждой иконы, три — самые толстые возле покойницы, да еще оставил пяток помельче, для канделябра, освещающего крылос*. Мол, при ярком свете, будет сподручнее читать псалмы. За столь здравым рассуждением тщательно пряча от самого себя неосознанную тревогу, неприятной занозой засевшую в сердце, еще с той первой минуты, когда священник узнал о кончине травницы. И хоть никому не дано знать день своей смерти, почему-то отец Василий был убежден, что старая ведунья не случайно умерла именно в ночь накануне праздника Ивана Купалы. Нет — совсем неспроста…

Близилась полночь, и если отец Василий не ошибался в своих предчувствиях, то всё должно было произойти именно сейчас.

Не успел священник до конца додумать эту мысль, как резкий порыв ветра, возник совершенно ниоткуда и мгновенно пронесся по запертой церкви, гася все свечи, кроме той, которую вложили в руки покойницы. А в следующий миг Аглая Лукинична открыла глаза.

Брызнув себе в лицо свяченой водой, отец Василий ошеломленно потряс головой и истово перекрестился. Потом, поднял дрожащей рукой все еще курившееся кадило и судорожно махнул им по направлению к усопшей. Но на ожившую старуху все его действия не произвели никакого впечатления. Наоборот — неугомонная покойница поудобнее уселась в собственном гробу и внятно спросила:

— Кто здесь?

Принимая сан священнослужителя, отец Василий узнал многие тайны, недоступные пониманию обычных людей, но и ему впервые довелось столкнуться с ожившим мертвецом. Но поп не испугался, а наоборот — даже испытал некое облегчение, от того, что предчувствия его не обманули. Вот только никак не мог решить, уже приступать к процедуре экзорцизма и изгнать обнаглевшего беса из храма, или подождать чуток? Чтоб разобраться: что же понадобилось нечистому, в доверенном его опеке, православном приходе?

— Так есть здесь кто-нибудь живой или нет? — громче и нетерпеливее спросила покойная ведунья. — Отзовись, меня ненадолго отпустили. Клянусь, избавлением собственной бессмертной души, я не причиню тебе вреда.

Не отвечать старой женщине, тем более мертвой, было по меньшей мере невежливо. Поэтому священник, сделав добрый глоток густого и терпкого вина из чаши с миром, просто ничего другого не было под рукой, и стараясь не сипеть из-за перехваченного волнением горла, ответил:

— Отец Василий бдит у твоего гроба, раба Божья…

— Священнослужитель? — обрадовалась покойница, поворачивая белое как мел лицо на звук голоса. И тут же и объяснила свою радость. — Это хорошо… Ты, Василий, мне не врать не станешь. Скажи поп: люди Лойолы уже появились в деревне? Внука моего схватили?

— Инквизиторы? — удивленно переспросил священник и чистосердечно ответил: — Нет, никого не было… Во всяком случае, мне об этом не известно. А Тарас — еще и часа не минуло, как из церкви вышел. Если б ты раньше глаза открыла, сама б его рядом со своим гробом увидела… — отец Василий поперхнулся, сообразив, что именно он говорит и перекрестился. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь… Прости меня грешного, Господи… — осенил крестным знамением ожившую покойницу и видя, что та не начинает биться в падучей, промолвил: — Темна вода во облацех… — и спросил. — Но, что латинской инквизиции могло понадобиться в наших краях? Ведь с тех пор, как мы платим налоги за православные храмы Риму, Папа больше не считает нас иноверцами и еретиками.

— Этих иное интересует… — прошамкала старуха. — Они реликвию архистратига ищут. Ну, да теперь им меня не достать, а внучок еще ничего не знает. Значит, поспешила я уходить? Но нет, это не возможно — я отчетливо чувствовала их присутствие, их силу. Ты, отец Василий, передай Тарасу, пусть пуще жизни бережет отцово наследство и не мешкая бежит на Запорожье. Там у инквизиции руки коротки, не дотянутся… И еще — скажи: что вскоре ему многое откроется, дивное и доселе неведомое. Это мой ему подарок и подспорье. Иначе с врагом не совладать. Коль все три лика земных и небесных в едином поединке сошлись, то воину надо уметь их различать. Да только, пусть с выбором пути не спешит, пока сам во всем, как следует, не разберется. Отказаться сгоряча или испугу легче легкого, а воротить отринутое — посложнее будет. Передашь?

— Передам, бабушка… — кивнул отец Василий. — Отчего ж не передать? А тебе самой-то помощь священника не нужна? Ведь без исповеди ты, раба Божья преставилась. Может, молебен особый справить за помин души, позабытый обет или долг исполнить?

— Чиста я перед Господом в помыслах и деяниях своих, от того и умираю легко, — с лица усопшей сошла тревога, и она вновь по-доброму улыбнулась. — Спасибо тебе, поп, на хорошем слове. Пора мне… Прощай, отец Василий. Берегись тех, кто с крестом идет, да за собой огонь ведет. Пуще басурман берегись. Этим тварям — законы не писаны. Ни Божьи, ни человеческие… Храни вас Создатель!