Федор Достоевский

Когда явилась уверенность, что приговор не грозит реальным сроком, Фридман начал бодро фантазировать на тему встречи Георгия Максимовича с волей. Адвокат советовал отметить это событие непременно в бане, с девочками и рекой спиртного, в кругу преданных друзей. Георгий нехотя отшучивался, но баня и прочие соблазны вольной жизни все чаще беспокоили его ночами. Он чувствовал, что вновь слишком близко подошел к пределу, за чертой которого человек перестает быть самим собой, превращаясь в амебу со сломанным внутренним хребтом.

Поначалу тюрьма словно взялась опровергнуть весь опыт его предыдущей жизни. Но, пережив первое потрясение ареста, пройдя через отчаяние, панику, сквозь липкий, изнурительный, комком сжимающий мошонку страх, он вдруг обнаружил в себе огромный запас сопротивления. Привычка довольно скоро укрыла налетом обыденности вещи, которые поначалу представлялись невозможной дикостью, внушали брезгливость и бессильный протест. Поддержали близкие – Казимир, Эрнест, Максим и Саша Марков, который тоже был заключен под стражу, но смог выйти под подписку около полугода назад. Связи с привычным человеческим миром, с волей, внушали спасительные надежды и затуманивали оптику реальности.

Примиряло с действительностью и то, что в заключении, как и на свободе, большинство экзистенциальных вопросов решалось при помощи денег. Здесь даже весомее статус человека определялся финансовым благополучием, и тот, кто мог похвастать излишками продуктов в передачах, запасами чая, сигарет, средств на личном счете и скомканных бумажек в потайных местах, мог рассчитывать хотя бы на видимость уважения.

Благодаря помощи друзей и расставанию со значительными суммами Георгий избежал тех душевных и физических травм, которые объективно угрожали ему в противном случае, и даже смог сносно организовать свой быт. Его довольно быстро перевели в «белую» камеру на «белом» этаже, где пришлось уживаться всего с пятеркой соседей, ожидавших суда по тем же экономическим статьям – уход от налогов, мошенничество, легализация. Он взял за правило особенно не сближаться ни с кем из товарищей по несчастью, но оказывал помощь скудно обеспеченному и неустроенному уголовному сообществу, тем самым обеспечивая себе хотя бы призрачные гарантии безопасности.

Постигая шавасану – позу трупа, дающую покой сознанию и отдых телу, – он учился принимать уязвимость и несовершенство плоти, чьим вечным заложником является дух. Он часто думал о том, каким закономерно значимым в тюрьме становится Слово – именно потому, что здесь обрывался предел его власти, заканчивалась территория «разумного эгоизма», «общественного договора» и прочих достижений цивилизации. Но самым важным, пожалуй, мировоззренческим итогом явилась убежденность в том, что вся государственная система наказаний существует лишь с одной целью – показать человеку, как просто и быстро он может быть превращен в животное, вместо слов издающее вопли, мычание, вой или молча блюющее и харкающее кровью.

Он подспудно готовил себя к тому, чтобы выжить и в колонии, но с приближением назначенной даты суда внезапно почувствовал острое, уже физическое отвращение к вкусу и запаху тюрьмы, к застоявшейся в коридорах и камерах спертой вони отчаяния. Жажда свободы была так сильна, что минутами он понимал людей, которые сводили счеты с жизнью, лишь бы не возвращаться в камеру или в зону.

Во время разбирательства он еще мог сохранять видимость спокойствия, но в день оглашения приговора почти потерял самоконтроль. Он чувствовал скачки давления, жалел, что постыдился попросить у дежурной таблетку валидола, из последних сил боролся с приступами тошноты. Стоило огромного труда остаться на месте, когда он услышал среди прочих ничего уже не значащих слов «с освобождением в зале суда».

Радостные возгласы, суматошные объятия оглушили, опьянили, как неразбавленный спирт, и стихли в коридорах у поста охраны, где нужно было дожидаться решения, ставить свою подпись на бумагах и выполнять какие-то еще механические движения, слишком напоминающие ритуалы запутанных сновидений, обрывки чужого кошмара. Марков и Казимир, как и обещал Фридман, приговоренные к штрафам, уехали сразу после оглашения. Карпцов остался – договаривался о чем-то с прокурорскими, читал решение, объяснял Георгию порядок действий, сопровождал на пост и к выходу из здания. Потом, у дверей, протянул руку и улыбнулся.

– Иди, я тут закончу. Сын тебя ждет.

Солнце заливало весенним светом двор, заставленный машинами, закатанный асфальтом вплоть до узких газонов, где не росло ни деревца, ни куста. Максим, спокойный и неулыбчивый, стоял возле джипа. Они обнялись. Бывший сменный водитель Георгия Марат, когда-то тоже отсидевший год или полтора за драку с поножовщиной, двумя руками пожал протянутую ладонь.

– Хорошо выглядите, Георгий Максимович, как с курорта.

– Только что без сувениров.

– Ага! – кивнул водитель, улыбаясь во весь рот. – Известно, какие оттуда сувениры.

Георгий все еще чувствовал слабость, но голова удивительным образом вдруг стала ясной, как после обморочного сна.

Они поехали мимо Таврического сада, по Литейному, по Невскому, и он с чувством радостного узнавания смотрел из окна машины на освещенный ясным предзакатным светом город. Проспект словно приветствовал его, обнимая по-дружески. Это было хорошо и странно, как вернуться в прежнюю жизнь, словно и не было двух лет в тюрьме, а только привиделось неприятное. Он испытывал давно забытое ощущение телесного счастья. И даже ноющее чувство голода – он ничего не ел весь день – лишь добавляло к эйфории яркие ноты. Теперь он мог забыть о распорядке еды и сна, предопределенном чужой, равнодушной силой.

Максим повез его в ресторан. Ужинать вдвоем с сыном было тоже странно и хорошо. Георгию хотелось шутить, усмехаться чужим шуткам; он говорил:

– Тюрьма учит только одному. Понимаешь, что без хорошего стейка и рюмки коньяка существование человека теряет смысл… Твоя тетка и моя жена изобрела универсальный способ, как сделать из мужчины монаха, заставить гулять и питаться по часам, заниматься спортом и самосозерцанием. Надо засадить его в тюрьму.

Сын вглядывался в его лицо, как смотрел когда-то в детстве, словно пытаясь ответить на какие-то важные для себя вопросы.

– Я уже давно совсем не пью алкоголь. Извини. Наверное, нужно придумать какие-то ободряющие слова, но я не уверен, что ты хочешь это слышать.

– Расскажи, как ты живешь, – попросил Георгий с искренним интересом.

Максим откинулся на стуле.

– В последнее время у нас много нового. Преодолеваем репутационные потери, как говорят маркетологи. Хорошо пошли смежные направления – демонтаж, переработка строительных отходов…

– Наверное, это не самое важное. Мне хочется знать, как вообще твоя жизнь? Что за история с Таней? Что у тебя происходит?

Максим опустил глаза.

– Собирался сообщить тебе, не было случая. Я, по-видимому, скоро женюсь. Она студентка, москвичка. На следующей неделе должна приехать в Петербург, я вас познакомлю.