Ладно, сейчас вернется к бабушке Калле и попросит папу разыскать малыша, отвести домой и поговорить с его родителями. Никому в голову не придет поднять руку на Сэмюэля Лейка, а если кто и захочет его убить, ничего не выйдет. Сэмюэля Лейка хранит Господь.

Самое трудное – убедительно соврать, как она там очутилась, но уж в этой своей способности Сван не сомневалась. В крайнем случае можно сказать правду.

Случилось так, что не пришлось ни врать, ни говорить правду – вообще ничего говорить не пришлось. У бабушкиных ворот Сван почуяла, что за спиной кто-то есть. Оглянулась через плечо – он. Мальчишка. Плетется в десяти-двенадцати шагах, немой, как индеец.

– Есть у нас план? – спросила мужа Уиллади.

Они уже час лежали обнявшись. Легли раньше всех, хотя такой привычки за ними не водилось. За много лет брака их страсть ничуть не угасла, но они не выставляли ее напоказ, не спешили в спальню, когда не время спать. Однако на этот раз другого способа уединиться не было.

Уиллади рассказала Сэмюэлю о Джоне Мозесе, о событиях в день его гибели. (О предыдущей ночи умолчала. Сэмюэлю и так нелегко, о пиве можно и потом. Может быть.) Рассказала и о том, что у Каллы вошло в привычку спускаться в гостиную, накинув рубашку Джона поверх ночной сорочки, и часами сидеть в одиночестве. Однажды ночью Уиллади застала ее и предложила поговорить.

– Поздно, – хмуро ответила Калла. – Я тысячу раз могла сказать Джону, как мне не хватает его в постели. Как хочется вдыхать запах его волос, касаться его кожи, ласкать его в темноте. Я должна была проглотить обиду, теперь она поперек горла.

Сэмюэль слушал, а Уиллади умоляла: пусть между нами никогда не вырастет стена, и Сэмюэль обещал: никогда. И рассказал о ежегодной конференции, и передал слова окружного руководителя: у церквей сейчас другие задачи, но для него это не конец, лицензия сохраняется, просто в этом году для него не нашлось места, а пока стоит подумать, серьезно подумать, что изменить, улучшить в своей деятельности.

– Священники им больше не нужны, – глухо сказал Сэмюэль. – Им нужны массовики-затейники.

– Значит, делай так, как считаешь правильным.

– Я считаю, правильно кормить семью, но не знаю, как теперь справлюсь.

– Вместе справимся.

– Уверена?

– Еще бы, ты и сам знаешь.

Несколько раз они пытались заняться любовью, но кровать была такая старая и скрипучая, что решили подождать, пока все в доме не уснут или пока их не осенит, как сделать это так, чтобы за завтраком на них не косились.

– Ну так что, – повторила Уиллади, – есть у нас план?

– Поищу-ка масла, – сказал Сэмюэль. – Пружины смазать.

– Я про другое.

– Знаю.

– Надо придумать, где нам жить.

– Надо.

Сэмюэль замолчал, лишь слышалось его ровное, глубокое дыхание. Потом он спросил:

– Уиллади! Может, на полу? Не оскорбит тебя, если мы устроимся на полу?

– Не оскорбит. Но все равно услышат.

– А мы тихонько.

– Ты-то тихонько…

Сэмюэль ничего не мог с собой поделать, засмеялся. Уиллади заглушила его смех поцелуем. Вскоре он сказал:

– Знаю, мне должно быть страшно, Уиллади. У меня жена, дети – и ни работы, ни дома… И знаешь что, Уиллади?

– Что?

– Мне и вправду страшно.

Уиллади стало не по себе. Сэмюэль напуган. И страдает. Хуже всего, что ему больно. Не кому-нибудь, а Сэмюэлю.

– К черту пружины.

– Что ты сказала?

– Говорю, к черту пружины.

Уиллади отшвырнула одеяло, села на кровати. И, поджав под себя ноги, склонилась над мужем, целуя его шею, грудь, живот. Руки ее были мягки, ласковы. Сэмюэль приподнялся. Пружины резко скрипнули.

Он застонал тихо, но все же слышнее, чем хотелось бы.

– Господи, Уиллади. – И добавил: – Уиллади, ты мне так нужна.

Губы ее скользили по его коже, ласкали, шептали:

– Вот и славно, святой отец. Иначе тебе не выдержать того, что я с тобой сейчас сделаю.

Внизу, на качелях, Бернис Мозес потягивала чай со льдом и лимоном (много-много лимона). И прислушивалась, что творится в спальне наверху, прямо над головой. Ловила каждый звук. Слушала внимательно, без улыбки. Бернис обычно получала от жизни все, что хотела, но ничто не приносило счастья. Лишь одна заветная мечта ее так и не сбылась, и Бернис была уверена: если она сбудется (нет, не если, а когда), она просто с ума сойдет от счастья.

Она мечтала о Сэмюэле. А на пути стояла Уиллади. До сих пор их разделяли мили. Теперь расстояние не помеха, единственная преграда – Уиллади. Но если вдуматься, какая из нее соперница?

Бернис была одной из девушек округа Колумбия, что слегли на неделю, узнав о женитьбе Сэма. В отличие от прочих, она была с ним помолвлена – и порвала с ним, и была убеждена, что на Уиллади он женился ей назло. С чего бы еще ему на ней жениться, ее и хорошенькой-то никто не назовет – у Бернис другие представления о красоте. А Уиллади вся в веснушках, живого места не найдешь, и даже не пытается их вывести или запудрить, да и личико простенькое, разве что глаза красивые, а глаза – у кого их нет?

Но Бернис не ожидала, что так обернется. Она бросила его для виду, хотела проучить, чтоб не водил дружбу с другими. Сэмюэль знался со всеми без разбору – мужчинами, женщинами, молодыми, старыми. Немудрено, что у Бернис сердце разрывалось. И она поступила так, как на ее месте всякая мало-мальски опытная женщина, – преподала Сэмюэлю урок. Разве можно ее винить? Тем более она собиралась вскоре простить его и выйти за него замуж, когда он одумается.

Да только Сэмюэль так и не одумался. Пока он размышлял над уроком Бернис, ему встретилась Уиллади – и он буквально потерял голову. Можно подумать, на золотую жилу наткнулся. Бернис, конечно, знала, всегда знала, что Сэмюэль любит Уиллади не так сильно, как кажется со стороны, но вызвать его на разговор никогда не удавалось. Теперь они вели лишь светские беседы, а это куда больнее, чем полное равнодушие.

Бернис обручилась с Тоем, чтобы преподать Сэмюэлю еще один урок, которого он тоже не усвоил, просто взял да и женился на Уиллади, и Бернис ничего не оставалось, как выйти за Тоя; и это был сущий ужас.

Бедняга Той. Добрейшая душа, и любит ее слепо, безрассудно. Но если тебя кто-то любит, ничего не требуя в ответ, то, разумеется, ничего и не получает. Таков закон природы.

Сидя на качелях, Бернис размышляла, как докатилась до такой несчастной жизни, – и вдруг наверху заскрипели пружины. Нет, не вдруг. Сначала тихонько, потом громче и громче.

Первый скрип буквально разрезал ее сердце надвое, а остальные и вовсе разодрали в клочки. А это верный способ вынудить женщину совершить Нечто-Из-Ряда-Вон.