Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солдаты завороженно слушали. Их омывала лазурь. В этом лазурном бесплотном свете они отправятся в смертельный поход, и эта лазурь сделает их бесстрашными и бессмертными. Ибо смерти нет, а есть мгновенный перелет сквозь темную, оставленную пулей точку, за которой раскрывается бесконечное пространство любви, красоты и блаженства. Солдаты, одетые в боевую пятнистую форму, сядут в грузовики, зачехленные пыльным брезентом, и отправятся в лазурную даль, где вечная благодать.
Мулла завершил молитву возгласом: «Аллах Акбар!» Солдаты единым дыханием, воздев кулаки, вторили: «Аллах Акбар». И этот возглас пророкотал и умчался.
Говорил Гассан. Страстно, истово, с множеством певучих вибраций, как дрожащая струна, по которой водят смычком.
– Во имя Всевышнего, всемилостивого и милосердного. Мы – Партия Аллаха, и нашими путями водит Всевышний. Он освящает наше оружие, наши пули, наши подвиги и наши смерти на поле брани, которые вознесут нас к праведникам. К тем нашим братьям, которые взрывали себя под гусеницами израильских танков, умирали под пытками в израильских тюрьмах, чьи имена высечены на граните в Пантеоне Славы и усыпаны белыми лилиями. Мы идем в Сирию, на помощь нашим братьям, которые помогали нам все эти годы, снабжали оружием, лечили в своих лазаретах. На них напал шайтан, взращенный Америкой и Израилем, шайтан, который кощунственно взял себе имя Первого халифа, великого пророка. В этом лживом обличье шайтан сжигает сирийские города, насилует сирийских женщин, оскверняет святыни. Там, под Алеппо и Холмом, мы будем сражаться плечом к плечу с нашими иранскими братьями, и наши знамена будут развеваться рядом, наши автоматы будут стрелять в одну и ту же сторону. Мы отбили израильские «Меркава» под Бинт-Джбейлем, мы отобьем слуг шайтана под Алеппо. Над нами Всевышний, с нами наши павшие герои, с нами наши братья из Ирана и Сирии. С нами Россия, бесстрашные самолеты которой громят ИГИЛ. С нами наш русский брат Леонид, который доставлял нам «Корнеты», и мы жгли ими танки врага. Теперь он привез нам привет от великого русского народа. Аллах Акбар!
Его голос тонко взмыл, словно струна готова была оборваться. И мощный рокот солдатских голосов вторил:
– Аллах Акбар!
Торобов был взволнован. Его приняли в боевое братство эти молодые отважные люди, которые шли умирать за божественную лазурь. Ту, что сверкнула на крыле улетающей сойки. Он был с ними в одном строю, стоял на крохотном островке полуденной тени и был готов ступить, как и они, в раскаленное пекло войны. Он был им благодарен, был для них брат, был готов разделить их долю вдали от родных снегов, среди пустынь, оливковых рощ, изумрудных мечетей.
Гассан, все еще не остыв после своего воззвания, дергал кошачьими усиками, горел круглыми яростными глазами. Приказал:
– Оружие разобрать!
Солдаты, маршируя на месте, по одному приближались к помосту. Каждому вручал автомат. Солдат припадал губами к вороненому металлу, а потом целовал желтое знамя и начертанный на нем зеленый «Калашников». Торобов смотрел на молодые смуглые лица, на восхищенные глаза, шепчущие губы. Старался запомнить, словно им предстояла встреча, здесь ли, среди дымных окопов и окровавленных лазаретов, или там, где цветут неувядаемые цветы, сияет негасимая лазурь.
Когда последний солдат поцеловал знамя, отступил и полотнище продолжало колыхаться, Торобов почувствовал, как жарко стало в груди, наклонился к знамени и поцеловал туда, где к полотнищу прикоснулось множество молитвенных губ.
Грянула музыка, победный марш Хизбаллы. К солдатам через плац побежали дети, вручая каждому белую лилию. Солдаты под военную музыку, блестя автоматами, белея лилиями, шли к машинам, грузились. Полы брезента падали, скрывая солдат. Машины, рыча, покидали базу. Торобов не знал, почему подступили слезы. Смотрел, как исчезают зачехленные грузовики и лежит на плацу оброненный белый цветок.
– Теперь, брат Леонид, мы пообедаем, и у нас будет время для братской беседы. – Гассан, еще полон волнения, словно в нем продолжала звучать певучая струна, вел Торобова к машине. И у того, после минут самозабвения и молитвенной печали, вдруг снова потемнело в глазах. Он испытал страх, приближение опасности. База была окружена бетонным забором. На посту стояли автоматчики. Каменные бруски преграждали путь к воротам, и шальная машина с взрывчаткой не могла бы сквозь них прорваться. Но взрыв целил в него из неба, из солнца, сгущал небесную синеву в черное жерло, превращал в трубу гранатомета.
Это чувство не покидало его, когда ехали с Гассаном по Бейруту, по тем районам, что контролировались Хизбаллой. Несколько раз машину останавливали патрули, тихие, в штатском, с тревожными чуткими глазами.
– Остановись на минуту, – попросил Торобов, желая преодолеть страх, подняться в рост, на виду у незримого снайпера или взрывника. Убедиться, что страхи напрасны.
Машина остановилась недалеко от мечети. Голубая яйцевидная кровля, белые стены, островерхий минарет, с которого изливался металлический рокот. Голос муэдзина, усиленный мембраной, гудел, трепетал, страстно рыдал, порождая вокруг огненный трепет. Пространство дрожало, плавилось, текло, как стеклянный мираж. Казалось, мечеть силилась оторваться от земли и, подобно ракете, уйти в небеса. За домами рокотала другая мечеть, дальше третья. Город был космодромом, где работали стартовые двигатели могучих ракет. Сила и страсть одолевали земное притяжение. Еще минуту, и мечети на огненных вихрях уйдут в небеса, оставляя среди домов жаркие отпечатки.
Эта сила и мощь успокоили Торобова. Его покинули страхи. Наполненный звоном, потеряв часть бренной плоти, он вернулся в машину.
Они выбрали ресторанчик на набережной. За окнами синело море, медленно плыл белый многопалубный корабль, оставляя белесый след. Им принесли блюда ливанской кухни, много печеных овощей, изделия из острых сыров и кислого молока, суп из бараньей головы. Суп был жирный, густой, из блюда смотрела баранья голова, у которой отсекли губы и язык. Голова смотрела мутными вареными глазами, скалила зубы, словно смеялась. Торобов, черпая ложкой вязкий отвар, сдабривая его чесночной подливкой, испытывал оторопь от этого беззвучного смеха.
– А помнишь, брат Леонид, как мы ели в горах черствые лепешки, запивая водой из ручья? – Гассан подкладывал ему на тарелку печеные помидоры и ворохи пряной зелени. – А над нами кружили израильские вертолеты, и я все думал, – ударят, не ударят.
– А помнишь, брат Гассан, как над нами кружила ворона, и я сказал, что это израильский беспилотник, и ты захохотал, и мы смеялись полчаса подряд, не могли остановиться? – Торобов с любовью смотрел на близкое круглое лицо Гассана, вспоминая, как выглядело это лицо среди зеленых гор и рыжих откосов, по которым пролегали тайные тропы.
– А помнишь, брат Леонид, как мы разгружали первую партию «Корнетов» и наши наводчики поначалу боялись к ним прикоснуться? – Гассан с наслаждением предавался воспоминаниям, в которых все опасности и напасти были уже позади.
– А как сложилась судьба того наводчика, его все называли Воробьем? Когда он увидел «Корнет», поцеловал его, как невесту.