— Но как же эти — которые злы на немцев — пронюхали, что мистер Ансель едет на рынок? Как они время подгадали, а, мама? Когда успели забраться на холм?

Мама пожала плечами:

— Не знаю, Аннабель. Знаю только, что в Руфь никто не целился. Ей просто очень сильно не повезло. Судьба у неё такая несчастливая.

Мамин ответ меня озадачил. Это что же, выходит, незачем быть хорошей, когда абсолютно всё судьба решает? А глаза широко открытыми держать — и вовсе нельзя?

Следующий день начался скверно, а продолжился и того хуже. Завтракали мы в тишине. Даже мальчики присмирели. Я думала только о Руфи: каково будет в школе без неё? Не выдержала и расплакалась над своей овсянкой, стараясь не всхлипывать. Тётя Лили скривилась:

— Ну и откуда столько слёз?

Бабушка, не глядя на дочь, бросила:

— Даже Христос проливал слёзы.

— У Христа был на то резон. А наша Аннабель, уж наверное, ревёт из-за пустяка.

Тут вмешалась мама.

— По-твоему, Лили, пустяк, что одиннадцатилетняя девочка лишилась глаза? — Мама говорила с горечью. — Пустяк, да?

— Ах, если речь об этом, — сварливо отвечала тётя Лили, — тогда, кажется, стрела моя поразила не самую главную цель.

Вот всегда она так выражалась. Нет чтобы признать: была неправа. Такого за тётей Лили не водилось. Я за всё утро ни слова не проронила. Джеймс и Генри заглотили завтрак почти не жуя, по-щенячьи. Зато папа долго тянул кофе. Взгляд его был устремлён как бы внутрь себя.

Заговорил он, когда мы уже толклись в прихожей:

— Чтобы ни к холму, ни к грунтовке — ни ногой. Аннабель, мальчики, слышите? На переменке держитесь у стены, которая на лес глядит. Попробую выяснить, как такое с Руфью приключилось. А пока будьте осторожны. Поняли?

— Поняли.

— Генри, Джеймс, берегите сестру, — добавил папа.

С тем же успехом мог велеть обоим на Луну слетать.

Папино беспокойство всё-таки проняло мальчиков. По крайней мере, до поля они шли рядом со мной, бежать пустились только на спуске в Волчью лощину. Спугнули куропатку, понеслись вниз по тропе. Я осталась одна.

За поворотом я увидела Бетти на широком пне. Всё, подумала я, передышке конец. Сожаление кольнуло разок и сменилось другим чувством. Не отвагой, нет. Отвага от слова «отважиться», но для этого прежде надо испугаться, а потом перебороть себя. Не была это и злость. Злиться можно за синяки, за угрозы, за перепёлочку.

В смысле, я и боялась Бетти, и сердилась на неё, но только раньше. Вчера. До большой перемены. Потом Руфь лишилась глаза, и это событие перечеркнуло всё прежнее. Заслонило его. Умалило. Глядя на невозмутимую Бетти, я чувствовала безразличие. Бетти и всё с ней связанное уже не имело значения. Сама Бетти казалась теперь ниже ростом. Даже когда шагнула на тропу, заступив мне путь.

— Что тебе?

Мой нетерпеливый тон явно удивил её.

— Думаешь, я от тебя отстану? Псих этот, с ружьями, сказал: «Отстань» — а я и сдрейфила? Думаешь, раз подружка твоя поранилась, так тебе теперь будет вольготное житьё?

— Руфь не просто поранилась. У неё глаз вытек. Вытек, понимаешь? Или ты об этом не знала?

— Знала. Мне бабуля сказала. Кто-то в этого немчуру, в тухляка, метил, да промазал.

— Мистер Ансель — никакой не тухляк, — сказала я. — Ты его вообще не знаешь, а туда же.

Бетти вскинула брови:

— Сама ничего не знаешь! Живёшь в глуши, сюда и вести никакие не доходят. Немцы — они всюду немцы. Вроде славные, весёлые. А дай им волю — весь мир захватят.

По щеке Бетти тянулась свежая царапина. Глубокая, рваная, словно Бетти продиралась сквозь кусты. Ещё я заметила: носки у неё все в цепких семенах череды. Странно, подумала я, что это Бетти взбрело с утра пораньше лазать по буеракам? Мало её плющ обстрекал?

— Это тебе дай волю, так ты… Ладно, Бетти, вот что я тебе скажу: ты от меня отстанешь, — твёрдо проговорила я. — Не потому, что так велел Тоби. Не потому, что Руфь лишилась глаза. Просто отстанешь, и всё. Ничего у меня не выманишь и не отберёшь. Не запугаешь меня. Не надейся: наутёк не брошусь. Не доставлю тебе такого удовольствия. Так что займись лучше чем-нибудь полезным, а со мной время не трать.

Ну, думала я, давай! Ответь! Покончим с этим раз и навсегда. Хочешь ударить — вперёд; по крайней мере, повод будет пожаловаться взрослым. Но Бетти ничего не сказала, ничего не сделала. Выждала несколько секунд. Шагнула в сторону, дала мне пройти.

Вроде я победила, но удовлетворения не испытывала. Меня оставили в покое — это казалось ничтожнейшим из достижений. Никогда, никогда мне не было так грустно — просто до воя. Хотелось спрятаться на сеновале и глядеть на голубей, что устроили гнёзда под самой крышей, между балками. А лучше — вообще закрыть глаза. Не думать ни о Руфи, ни о мистере Анселе, ни о немцах, ни о Бетти Гленгарри.

Сеновал отпадал сразу, но годилась и школа. Я сосредоточилась на уроках. Энди не было. Бенджамин вернулся на своё законное место. Я сидела одна. Утро прошло спокойно.

На перемене мы с подружками плели венки из сухих трав и говорили о Руфи — что-то она сейчас делает? Краем глаза я отслеживала братьев. Они, правда, и не думали приближаться к грунтовке или холму. Как обычно, Генри с Джеймсом играли в догонялки, лепили куличики из влажной земли возле колодца да швыряли камушки в развилины древесных стволов.

Бетти наблюдала за ними, скрестив на груди руки. Она никогда не участвовала в играх. Если был Энди — исчезала вместе с ним. Без него — маялась и злилась, только и ждала, когда перемена кончится. В тот день Бетти в мою сторону даже не взглянула. Ну и я старалась на неё не смотреть.

Энди появился неожиданно. Миссис Тейлор вышла позвать нас обратно в класс, глядь — Энди через школьный двор топает. Бетти метнулась ему навстречу, и некоторое время они стояли вдвоём на дорожке, шептались и косились на меня. Что было очень подозрительно.

До конца уроков Бетти с Энди всё переглядывались да перебрасывались записочками. Напрасно миссис Тейлор призывала их к порядку, пыталась включить в работу. Из класса они выскочили первыми. Пока я собрала вещи, пока оделась — их и след простыл.

Генри с Джеймсом, по обыкновению, не стали меня дожидаться — побежали домой наперегонки. Пусть их, думала я и до первого поворота не волновалась. Братьев было не видно, зато отлично слышно. Сначала — топот и хруст сухой листвы, затем, на выдохе: «Постой!» Далее — шорох камушков, катящихся по склону из-под маленьких ног, и тишина. Значит, далеко умчались. Вдруг раздался вопль. И голос Генри:

— Аннабель! Аннабель!

Я буквально взлетела вверх по склону. Генри склонился над распростёртым Джеймсом. Джеймс плакал навзрыд. Лоб его заливала кровь. Я с разбегу рухнула на колени.

— Не пойму, что это было, — объяснял Генри. — Джеймс меня обогнал. Бежал-бежал — вдруг споткнулся, упал и давай вопить.