– Фрия Эрхина сегодня же узнает о вас, – пообещала жрица, уходя из гостевого дома. За ней несли первые подарки для правительницы: несколько связок бобровых шкурок и три тканых разноцветных ковра с изображением сказаний.

Но прежде чем ступить на землю священного холма, пришельцам требовалось пройти очищение.

– Есть ли на твоих руках кровь? – спросила у Торварда Блатт, явившись на следующий день.

– До хрена и больше! – не подумав, ляпнул он, изумленный подобным вопросом: а что, какой-нибудь наследник конунга доживает до двадцати пяти лет, никого не убив? И как он не стыдится людям в глаза смотреть?

Но Блатт даже бровью не повела, и ее красивое лицо осталось таким же снисходительно-любезным, только возле глаз, на нежно-розовой коже, обозначилось по три глубокие морщины. А Торвард сообразил, что ему задан положенный по обряду вопрос, который предваряет обязательное очищение в водах священной реки Даны.

– Поскольку твое прибытие пришлось на время зимы, воду можно подогреть и омовение совершить в храме! – Изящной белой рукой с двумя золотыми браслетами жрица показала в сторону Пламени Гостеприимства.

– А я что, на немощного похож? – уже намеренно грубо откликнулся Торвард.

Он видел, что его считают невеждой, и из детского чувства противоречия жаждал выглядеть еще хуже, чем мог бы. Смущение и неуверенность, весьма непривычные для него чувства, причиняли ему досаду, но он пытался переупрямить даже их и потому держался вызывающе. Уже очень давно ему не приходилось делать то, чего он делать не хотел, и трудно было примириться с необходимостью снова, на двадцать шестом году, превратиться в несмышленого ребенка. Понимая, что здесь такие вещи неизбежны, он старался не давать воли раздражению, но только на другой день, под изумленными взглядами туалов плавая в холодной зимней Дане, почувствовал себя отомщенным.

После очищения в воде фьялли принесли в жертву Богине поросенка, но и тогда чести лицезреть ее земное воплощение пришлось дожидаться еще девять дней. В это время гостей кормили только кашей и хлебом, и то не слишком обильно, – так тоже полагалось. Утешал только очень вкусный медовый напиток и возможность прогуливаться под нижним валом Аблах-Брега. Фьялли потешались, разглядывая плетеные туальские лодки, которые на их взгляд были слишком уж легки.

– Конечно, чтобы на таких «коровах» по морю плавать, нужна большая смелость! – с мнимым уважением и более явной издевкой говорил ехидный Эйнар сын Асвальда. – Но вот хвалиться ею будешь в основном перед великаншей Ран!

– Много ты понимаешь! – отвечал ему Ормкель Неспящий Глаз, старший из Торвардовых телохранителей. – Они же плавают с благословением богов! С таким и в скорлупе от тухлого яйца поплывешь! А ты тут сиди на веслах, пока все руки не отмотаешь!

Хирдманы рассматривали товары в мастерских, Торвард по привычке оглядывался на стройных местных девушек, но верный Халльмунд своевременным тычком в бок напоминал ему, что он здесь не для этого. Перед встречей с Богиней ему даже глядеть на других было неприлично.

Ожидание тянулось медленно, однако в нем, несомненно, заключался свой смысл. День ото дня Аскефьорд и все привычное, связанное с повседневной жизнью, уходило дальше. Туманной дымкой затягивалось даже то огромное событие, которое сюда его привело. Глядя на крутые валы Аблах-Брега, зеленые и свежие, несмотря на зимний холод, Торвард все больше ощущал себя в Ином Мире, ради встречи с которым и приехал сюда. Мысли его притягивала владычица Аблах-Брега, и он то и дело поднимал глаза к ее жилищу. Там, на вершине чудесной горы, его ждала небесная дева, как Брюнхильд на горе за стеной из огня ожидала Сигурда. Его терзало любопытство, нетерпение, какое-то лихорадочное томление. Как и всей дружине, ему постоянно хотелось есть, и от этого казалось, что душа непрочно держится в теле и вполне готова воспарить к бронзовым воротам Иного Мира.

На десятый день за фьяллями наконец явился военный вождь, риг-фений, как это здесь называлось, с полусотней воинов. При виде бронзовых вепрей на их шлемах вспоминался отрывок старой дружинной песни об одном из предков:

Мощный Торгард рубил

Строй эрулов клинком

И на шлемах врагов

Златых вепрей крушил…

Теперь такое носили только здесь. Все воины были как на подбор: высокие, мощные, с белой кожей, румяными лицами, с длинными волосами такого же белокуро-рыжеватого цвета – иного на острове почти не встречалось. Вождь, Ниамор сын Брана, крепкий мужчина лет сорока семи или сорока восьми, выделялся позолоченным вепрем на шлеме, высоким ростом и какой-то добродушной наглостью всего облика. Как видно, среди героев острова Туаль он давно уже не имел себе равных и почти забыл, что такое настоящее соперничество. Торварда он окинул поначалу снисходительным самоуверенным взглядом и несколько помрачнел, обнаружив, что тот не уступает ему ни ростом, ни сложением. И уж верно, Ниамор сын Брана давно при подобном осмотре не встречал в ответ взгляда, столь откровенно оценивающего возможности его собственного оружия и телосложения.

Смотрелись туалы величественно и грозно, но, на взгляд фьяллей, при своем росте и крупных мышцах эти здоровяки в бою будут недостаточно подвижны, а оружие, их, очень красивое, мало на что годилось. Его составляли длинный меч, копье с бронзовым наконечником и большой, вытянутый шестиугольный щит с изображением вепря на бронзовом умбоне. В битвах Морского Пути проворство ценилось не меньше, чем сила, а огромные тяжелые щиты делали туалов малоподвижными и почти беспомощными. Из них можно составить отличную «стену щитов», но она будет почти так же прикована к месту, как настоящая каменная крепость!

Вслед за провожатыми фьялли вступили на священный холм. Семь пряжек-ворот на зеленых поясах укреплений Аблах-Брега по очереди распахивались перед ними, и возле каждых толпился народ. Гостей из-за моря разглядывали, приветствовали криками: для туалов первый Обряд Благословения их новой фрии был особенным праздником, примерно как свадьба конунговой дочери в какой-нибудь из стран Морского Пути. О девственности жрицы столь высокого посвящения, конечно, говорить не приходилось, но благость Богини, которую она призвана дарить, еще лежала нерастраченной. Фьялли, ради такого случая одетые в свои лучшие одежды, при виде нарядной толпы чувствовали себя уж слишком неотесанными, «домоткаными», как выразился Халльмунд, и только сам Торвард, выбритый, с расчесанными и заплетенными волосами, с золотыми пряжками даже на сапожных ремнях, одетый в шелка и шитье из недавней уладской добычи, очень уверенно и даже небрежно попирал сапогами священную дорогу к небу. И туалы с ликованием встречали молодого конунга фьяллей, которому достанется первый дар их госпожи и богини; и, если не считать черных волос и смуглой кожи, он был достоин этого, как никто другой!

У дверей Дома Четырех Копий фьяллей встретил рев длинных медных труб, раструбы которых были выкованы в виде головы того же вепря с широко разинутой пастью.

– Ну, конунг, сделай удивленное лицо, доставь людям удовольствие! – умолял из-за плеча бессовестный Эйнар, но на лице Торварда отражалось скорее любопытство с примесью вызова.