– Бар-ле-дюк, Бар-ле-дюк, – немелодично напевал Э-дю-Ка. – Поимел нас всех, поимел нас всех… кроме божонка… которого предал Иуууда.

Но от работы им деваться было некуда. Когда приходила чья-нибудь еще очередь бурить, Жак полировал свой кусок стекла. Дело продвигалось медленно и через несколько дней закончилось ничем: попытавшись затереть маленькое вздутие, он надавил слишком сильно, и осколок развалился на три части. Жак глубоко вдохнул и выдохнул. Затем он собрал кусочки, добавил ещё миниатюрных частиц и потратил часть следующей смены на то, чтобы спрессовать из них новый кусок. Давиде увидел, чем он занимается, и ненадолго вся компания – включая Гордия – собралась вокруг Жака, чтобы поиздеваться над ним и его сизифовым трудом. Но Жак сохранял спокойствие и не показывал враждебности; вскоре им наскучило это дело, и они оставили его в покое. Чтобы получить достаточно большой и плоский кусок стекла, понадобилась уйма сил.

И, выработав норму с буром, он снова принялся полировать и шлифовать.

– Ты просто убиваешь время, – пренебрежительно сказал Давиде.

– Просто убиваю время, – согласился Жак. – Впрочем, оно всё равно умрёт само, чем бы я ни занимался.

Работа продолжалась. Буры трудились без устали, каждый сверлил отдельную комнату. Луону повезло: он нашел вторую ледяную жилу, богаче первой. Он отключил экстрактор и буром выпилил несколько больших кусков. Все забросили свои дела и начали по цепочке передавать лёд в большую пещеру.

– Мы теперь сможем вырастить еще больше этого вкуснейшего ганка, – воскликнул Давиде. – Есть ли в целом свете человек счастливее меня?

– Как же мне надоел твой голос, – сказал Марит. Оглядевшись, он прибавил, явно желая показать, что не нарывается на драку с Давиде: – Мне все ваши голоса надоели.

– Ну что ж, – сказал Луон. – У нас впереди одиннадцать лет. Тебе стоило бы привыкнуть.

– Разве всё ещё одиннадцать? – проворчал Марит. – Мы тут сидим не меньше года!

Вопрос на самом деле был непростой. Как же им следить за временем все предстоящие годы? Стоит ли вообще пытаться? Луон вырезал из жилы столько льда, сколько смог. Оставшийся скалистый уступ легко сломался и раскрошился под буром. Всем казалось, что сегодня они чего-то достигли, как-то изменили внутреннее пространство, и поэтому они забросили работу, съели немного ганка, выпили воды и устроились возле стен и потолка.

– Лёд проще бурить, чем камень, – сказал Давиде, как будто это была глубокая и незаурядная истина. – Еще несколько таких жил, и скоро у каждого из нас будет своя комната.

Э-дю-Ка пустил ветры, и все с шутливым недовольством заорали, неуважительно отзываясь о его анусе.

– Знаете что? – сказал Мо. – Кажется, стало немного теплее.

– Вряд ли, – сказал Марит, дрожа.

Но Мо был прав: леденящий холод больше не ощущался.

– Мы ещё будем скучать по холоду, – сказал Луон. – Очень скоро тут сделается жарко, и у нас появится новая проблема – куда девать лишнее тепло. Эти дни мы будем вспоминать с грустью.

– Лучше пусть будет слишком жарко, чем слишком холодно, – упрямо сказал Мо.

Мысль о том, что когда-нибудь они будут вспоминать об этих днях – о том, что будущее всё-таки наступит, – заставила их расслабиться. Они погрузились в спокойные размышления.

– Должен быть какой-то способ сброса тепла, – сказал Э-дю-Ка. – Тысячи заключённых доживают до конца срока. Думаю, большинство. Они находят выход, и мы его найдём. Нет такой проблемы внутри этой каменюки, которую мы не сможем решить.

Жак промолчал.

Мо начал рассказывать о своей жизни на Земле – там он был носильщиком у какого-то богатого зануды.

– Полная гравитация, – сказал он, – и в самом деле утомительная штука. От неё устаёшь даже во сне, потому что она-то никуда не девается, и выспаться как следует почти невозможно. Но, черт побери, мышцы от неё в отличной форме! Я просто носил сумки, не очень-то большие, но мускулы у меня на руках сделались как камни. – Он продемонстрировал предплечья и с грустью прибавил: – Не то что сейчас…

Гордий пукнул.

– Эй! – недовольно воскликнул Давиде; потом, когда зловоние возобладало над всеми прочими дурными запахами, посреди которых они проводили свои дни, все принялись сыпать ругательствами и угрозами.

Гордий захихикал.

– Извините, парни, – сказал он, но хихикать не перестал. Из-за смеха складки его кожи начали колыхаться, словно флаги на сильном ветру. Хихиканье приобрело истерический, раздражающий оттенок. – Извините! Извините!

Марит поднялся и подплыл к Гордию. Отвесил ему оплеуху. Как будто мокрой тряпкой шлёпнули по камню. Голова Гордия мотнулась, смех не прекратился. Марит снова занёс руку, сжал ладонь в кулак. С силой заехал Гордию в челюсть.

Хихиканье оборвалось. Словно бита саданула по мячу. Дубинка мясника врезалась в окорок. Рука Марита вновь взлетела и опустилась: удар, ещё удар, и опять по лицу. Гордий заверещал тонким голосом и попытался не то улизнуть, не то оттолкнуть Марита. Новый удар, прямо в глаз. Марит запустил левую руку в длинные волосы Гордия и крепко ухватился. Ещё один удар, в нос, и в воздух змеёй взвилась струйка тёмной жидкости. Гордий сопротивлялся, и от этого они вращались, их ноги то и дело оказывались там, где секунду назад были головы, но всё внимание Марита было поглощено тем, куда наносить удары: вот кулак угодил в щёку, вот во второй раз обрушился на глазницу, и вопли Гордия сделались громче. Наконец кулак врезался в лобную кость, и раздался треск; Марит ослабил хватку. Он отпрянул, прижимая правую руку к груди.

– Ты мне сделал больно! – зарычал он. – Я об тебя руку разбил, ты… раздутый мешок жира…

Гордий свернулся в позу зародыша, обхватил себя руками, всхлипывая; его большое тело начало медленно вращаться. Струйки кровавой слизи в невесомости свивались в причудливые узоры.

– Ну как ты там, божонок? – сказал Луон, но ответа не дождался.

Марит подобрался к куску льда, парившему посреди пещеры, и попытался остудить покрасневшие костяшки.

– Вы это хоть унюхали? – вопросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Нам что теперь, дышать этим? Вот ещё. Я пас.

Жак подплыл к толстяку и попытался его успокоить. Понадобилось много времени, чтобы уговорить его убрать ладони от лица, и Жак увидел, во что оно превратилось. Кровь, вытекшая из носа, свернулась и сделалась похожа на пучок водорослей, а левый глаз заплыл и не открывался. Было много ссадин, и уже появлялись первые синяки – будто кто-то пытался замостить его белые щёки крошечными тёмно-синими плитами. Жак раздобыл немного свежего льда, заставил Гордия рассасывать кусочки, чтобы хоть немного уменьшить отёки, и соскреб запёкшуюся кровь.

– Не так уж плохо, – сказал он. – Хотя глаз откроется через несколько дней.

– Почему Луон его не остановил? – пробубнил Гордий. Он всхлипывал, рот у него был полон льда. – Марит всё продолжал и продолжал. Почему Луон не вмешался и не остановил его?