Софи взглянула на Эдварда и обнаружила, что он странно смотрит на нее. С нежностью? Тоской? Он был так добр к ней! Пригласил сюда, чтобы как можно деликатнее сообщить о своем отъезде…

— Кто же тогда будет учить меня русскому? — спросила она.

— Может, мистер Черч? — Эдвард словно прочел ее мысли.

— Вы смеетесь надо мной.

— Да, дорогая Софи. Я понял, что мне никогда не удастся лишить вас спокойствия и выдержки. Однако я опасаюсь, как бы это не сделал кто-то другой.

— Что вы имеете в виду, Эдвард?

Его глаза потеплели. Он немного помолчал, словно подбирая слова, и вдруг спросил:

— Вам нравится икра?

— Что? О да, нравится. Я пробовала ее всего лишь раз в жизни. Это настоящая роскошь.

— Здесь она не так дорога… Это экзотическая еда, еда богачей. Софи… — Эдвард наклонился к ней, и она увидела, как его глаза сверкнули странным мерцающим огнем. — Это экзотическая страна, Софи. Волнующая и тревожная.

— Как-то вы назвали ее страной, полной красоты и меланхолии.

— Как хорошо вы запомнили мои слова. Я польщен.

— Потому что они показались мне тогда необычными. Как и сейчас.

— Я помню ваш ответ. Вы сказали, что меланхолия — признак нездоровой печени.

Софи засмеялась:

— Так говорил папа.

— Вы согласны с тем, что я назвал Россию экзотической и тревожной страной?

— Думаю… да… Она никого не оставляет равнодушным.

— Вы начинаете оттаивать, дорогая.

— Оттаивать? — Софи неодобрительно уставилась на Эдварда. Все очарование вечера вдруг исчезло. Она словно опять находилась в своей комнате, как тогда, в самый первый день в княжеском особняке, чувствуя нечто первозданное… дикий, ветер… разгулявшийся за бархатными занавесками, дышащий прямо в лица старинных предков на портретах… ветер, обжегший ее при словах князя о медвежьем рукопожатии… Она не могла выразить чувства словами. Это было нечто, таимое глубоко в душе и удерживаемое взаперти, как дверь под напором сильного урагана. Она почти явственно ощущала этот ветер, вселяющий страх, и боялась своей способности ощущать его, боялась этого непонятного, запрятанного в самые глубины души чувства.

Подпускать к этой тайне Эдварда Хенвелла нельзя…

— Оттаивать? — повторила она холодно. — Вы фантазер. Я же сказала, у меня здравый рассудок. Хотя он не мешает мне откликаться на все, что окружает меня. Но я англичанка. А это Россия. Я и не ожидала, что здесь все будет таким же, как у нас в доброй старой Англии.

— Браво! — воскликнул Эдвард.

— Жаль, если мы поссоримся. Этого нельзя допускать.

— Ни в коем случае. Как жаль, что нам остается лишь короткое лето.

— Но какое прекрасное лето. — Софи решила не замечать настроения Эдварда. — Здешнее лето, не похоже ни на какое другое. В этих долгих северных ночах таится нечто волшебное. Когда мы ехали сюда сегодня, я заметила, как необычен вечерний свет. Такой прозрачный, почти нереальный… А Нева — она словно залита настоящим серебром. — Софи замолчала.

— Продолжайте, — попросил Эдвард.

— Мне кажется, я никогда раньше не видела подобного света, — повиновалась она ему почти против воли. — Ни луна, ни солнце не дают такого света. Этот серебряный свет мерцает всю ночь, до самого утра.

— Это белые ночи. Они потрясают всех иностранцев, живущих здесь. Мы дети ночи. Мы не принадлежим полуденному солнцу, — мрачно произнес Эдвард, словно хотел предупредить о чем-то.

Тут в ресторан ввалилась оживленная компания, веселый женский голос и глубокий мужской баритон перекрывали другие голоса. Швейцар у двери отвесил глубокий, почти до пола, поклон.

— Смотрите, — удивилась Софи, — это же Анна Егоровна. Какая красивая!

Балерина была в цыганской юбке, пеной оборок вздымающейся вокруг тонкой талии. Под кружевной накидкой соблазнительно белели округлые плечи. Ее темные, шелковистые волосы были собраны в гладкую прическу, подчеркивающую изящные черты лица. Зачарованная, ее хрупкой красотой, Софи едва обратила внимание на остальных прибывших. Многие посетители ресторана повернулись в их сторону, привлеченные смехом. Сердце Софи забилось, словно птица в клетке, когда она узнала в одном из спутников балерины князя. На долю секунды их взгляды встретились.

От внимания Эдварда не ускользнул взгляд Софи, и она смущенно потупилась.

— Они обедают в номерах, — заметил Эдвард.

— Веселая компания. Должно быть, что-то празднуют, — рассеянно ответила Софи.

— Интересно, что может праздновать князь?

— Князь?

— Разве вы его не заметили?

— Я смотрела на Анну Егоровну. Она такая необыкновенная.

«Зачем я солгала, — подумала Софи. — Зачем?» Внутри у нее все дрожало.

— Я полагаю, вам известно… — спокойно проговорил Эдвард.

— Что?

— Мы живем с вами в маленьком, тесном мирке. Я думал, вы знаете, что Анна Егоровна — любовница князя.

— Правда? — как можно безразличнее отозвалась Софи, хотя сердце ее на мгновение перестало биться. — Такое бывает, — холодно продолжала она. — И не только в России. Какая восхитительная осетрина.

— Здешний повар, пожалуй, лучший в Петербурге. Кажется, его не раз торговали.

— Торговали?

— Ну да, хотели купить. Сознание Софи помутилось.

— Здесь об этом часто говорят. Кое-кто из знати предлагал за него целое состояние. Его прислали сюда на выучку из какого-то большого поместья.

— Все это так странно для нас, иностранцев! Вряд ли мы можем правильно судить об этом, — вздохнула Софи. — Я только надеюсь, что в России есть и хорошие помещики.

— Есть. Такие, как князь. Но сейчас не время для серьезной беседы. Скоро начнутся цыганские танцы. Уверяю вас, это нечто необыкновенное.

Софи удалось скрыть свои мысли. Она знала, что причина ее волнения — мимолетный взгляд князя, ожегший ее, словно огонь. «Но ведь в глубине души я знала это давно, — обреченно размышляла девушка. — Я люблю его. Наверное, я просто сошла с ума. Ведь подобное чувство с моей стороны просто безумие».

Цыгане пустились в пляс, сверкая черными очами. Женщины, гибкие и стройные, изгибались, будто волны, возле сильных страстных мужчин. Мелькали яркие шали, при каждом движении сверкали и позвякивали монисто и бусы. Когда же они запели, их голоса слились в чувственную разгульную мелодию, исполненную неги и тоски.

Все смолкли, слушая их пение. Софи чувствовала, как трепещут ее натянутые нервы. Ей захотелось спрятаться, дабы скрыть смятение. В этих песнях, идущих из глубины человеческой души, звучали красота, страсть и боль. Когда певцы, наконец, смолкли, Софи облегченно вздохнула. Ей показалось, будто она заглянула в чуждый ей мир, на зов которого откликнулась с готовностью, испугавшей ее.