Механизм подъемника находился в неустойчивом равновесии. От малейшего движения тело скользило вниз. Ванзаров поймал трос и вернул мертвую барышню на место.

– Ишь шустрая, плутовка! – И Лебедев засмеялся своей искрометной шутке.

– Аполлон Григорьевич, сколько она висит?

– Хотите спросить, друг мой, сколько вялилась?

Ванзаров кивнул.

– Полагаю, не меньше трех месяцев… Точнее скажу, когда попадет ко мне на прозекторский стол. То, что вижу сразу: веревка глубоко вошла в кожу, значит, ее не трогали с момента повешения, – Лебедев глянул на господ, которые держались на приличном расстоянии. – Хотите совет, друг мой? Не ищете здесь того, чего нет…

– Чего не надо искать? – так же тихо спросил Ванзаров.

Ему погрозили крепким пальцем.

– Знаю вас, уже придумали красивую историю: загадочное преступление, таинственная смерть. Все проще простого, не берите в голову, пусть вон пристав-подполковник дело заводит, а вы отправляйтесь в отпуск. Заслужили.

– Какие факты говорят, что сыровяленая барышня погибла «проще простого»?

– Да вы же сами это видите, разве нет? – Лебедев подмигнул.

Ванзаров, конечно, осмотрел ее не прикасаясь, пока ждал Лебедева. На теле и платье не было следов борьбы, ногти не поломаны, прическа не растрепана. Даже шаль не развязана.

– Намекаете на самоубийство?

– Не намекаю, это очевидно, друг мой. Как мне, так, полагаю, и вам. От несчастной любви барышня сунула голову в петлю, трос поехал вниз, дыра в полу как раз позволяет свободно пройти телу, что мы наблюдали. Съехала и провисела три месяца. Хорошенько провялилась. И еще могла в три раза дольше провисеть, окончательно мумифицироваться. Ее случайно нашли?

– Почти случайно. Этим подъемником давно не пользовались.

– Ну вот! А под сценой сквозняки гуляют, как вам прекрасно известно. Вот барышня и приготовилась до вяленого мяса, – поставил Лебедев победную точку.

Ванзаров поманил Варламова, который топтался в одиночестве. Мастер сцены подошел с большой неохотой. За ним, как за приговоренным, следили и Александров, и пристав.

– Откуда эта петля? – спросил Ванзаров, указывая на веревку, что сдавила шею жертвы, намертво прицепившись к тросу.

Варламов только покосился и отвернулся. Зрелище было тягостным, прямо сказать, омерзительным. Для тонкой театральной души – невыносимым.

– По своей надобности вяжем, – пробормотал он.

– Что же это за надобность? Провинившихся актеров вешать?

Мастер сцены окончательно помрачнел, как будто его уже подозревали.

– Когда груз большой поднимать надо, мы, чтоб сподручней было, вяжем такие рукояти. Трос тянуть ловчее выходит, – словно оправдываясь, добавил он.

Ванзаров отпустил Варламова, но уходить разрешил не дальше рампы.

– Не могу согласиться, Аполлон Григорович, – сказал он.

Лебедев хищно перекинул в зубах сигариллу.

– А что так? Ваша лженаучная психологика не разрешает?

– Нет, физика, – ответил Ванзаров.

– Ох ты. Это что-то новенькое. Ну, блесните познаниями на уровне 5-го класса гимназии.

– Рассмотрим идею самоубийства, – сказал Ванзаров, пропуская мимо ушей укол.

– Ну, попробуйте, – разрешил Лебедев.

– Барышня решает покончить с жизнью. Что ж, ее право. Она взволнована, в слезах, в истерике, в нервах…

– Где физика? Подайте мне физику!

– Она выбирает не яд, не прыжок с моста, что у нас частенько проделывают, а повешение… – продолжал Ванзаров.

– Требую физику! – не унимался Лебедев. – Долой психологику!

– …И не находит ничего другого, как прийти в театр, за кулисы, найти трос, найти на нем петлю и сунуть в нее голову. Не странен ли поступок?

– Мало ли глупостей люди совершают?

– Она хочет свести счеты с жизнью, причем не дома, а в публичном месте. Что это значит?

– Не знаю, не вскрывал ее.

– Вывод: барышня прекрасно знает театр изнутри, знает машинерию сцены. Или служила в театре, или хорошо знакома с кем-то из театральных работников. С этим согласны?

Для виду фыркнув, Лебедев согласился.

– Итак, она знает, что на тросах, которые поднимают декорации, есть особые петли, – продолжил Ванзаров, – о чем лично я узнал только сегодня. А если так, она не может не знать самого главного…

– Чего же? – с интересом спросил Лебедев.

– Если сунет голову в петлю и прыгнет, чтобы повеситься, трос под ее тяжестью уедет вниз. Она сильно ударится коленями. Или повредит шею. Вот вся физика.

Аполлон Григорьевич стал серьезным.

– Что хотите этим сказать?

– Прежде вы ответьте: на чем можно повеситься дома?

– На чем угодно. Хоть на дверной ручке. Помните случай в Песках[8], когда жена удавила мужа полотенцем на спинке железной кровати, да еще и лежа? Пыталась меня обмануть, дурочка: дескать, умер во сне любимый супруг…

– То есть нужно нечто прочное, упор для веревки.

– О великое открытие!

Ванзаров указал на трос и тело.

– Подъемник с противовесом находится в неустойчивом равновесии. Тронь – поедет. Можно предположить, что жертва не только сунула голову в петлю, но и держала противоположный трос, пока не умерла?

– Исключено, – резко ответил Лебедев.

– Логический вывод из противоречия: ей кто-то помог, – сказал Ванзаров. – Честно признайтесь: найдется в вашем опыте подобное повешение в театре?

Спорить невозможно: не то что в опыте самого Лебедева, в опыте полиции ничего подобного не случалось. В чем криминалист вынужденно согласился.

– Устроили приставу головоломку, будем теперь снимать! – сказал Лебедев и позвал несчастного Варламова, чтобы помог с телом.

Ванзаров подошел к Александрову, который пребывал в нервном «мандраже», как говорят в театре про актерское волнение перед выходом на сцену.

– Господин Ванзаров, спасите! – Он молитвенно сложил руки.

– От чего вас спасти?

– Через два дня у нас великое представление, о котором будут помнить в веках! Умоляю, не дайте ему сорваться!

Ванзаров искренне не понимал, почему обнаружение тела может помешать бенефису. Театр никто закрывать не собирается. Во всяком случае, пока.

– Вы не человек театра, вы не можете понять катастрофы! – с плачущей интонацией начал Александров, что для крепкого мужика с окладистой бородой и хитринкой в узких глазах казалось перебором. – Если об этом узнают, Отеро и Кавальери закатят истерику и откажутся выходить на сцену, где… где был труп. Публика начнет сдавать билеты, и мы погибнем! Окончательно! Совсем!