Зная, что придется ехать в какое-то отнюдь не шикарное место во внешних районах (Реза считает, что чем дальше ты от Манхэттена, тем лучше), переодеваюсь в джинсы, армейскую куртку для таких случаев, и я готов. Точки сегодня вечером будут гудеть. Одна находится в Уильямсбурге, там появится толпа частично безработных, другая в Нижнем Ист-Сайде, затем «магнит» — «Ефа»: сегодня вечером он будет в старом Той-билдинге на Мэдисон-сквер, пустующем несколько месяцев, с тех пор как крупные производители игрушек разорились в прошлом году. Возможно, мне удастся развезти всю партию за один вечер. Даже Реза не сможет ворчать по этому поводу.

Однако жаль, что я неважно себя чувствую. Мне определенно не следовало выпивать целый шейкер коктейлей после ухода Л. Может, останься она хотя бы на сей раз на всю ночь, я не думал бы о X. После эпизодического секса наступает какое-то уныние. Это не совсем вакуум, однако начинаешь ощущать внезапную пустоту гораздо сильнее.

Перейдя Амстердам-авеню возле Сто третьей улицы, вижу Ирландского Быка перед его грузовиком, стоящим перед его пивной, которую называю фабрикой пьяниц. Он подрядчик (делал всю реконструкцию сам), основавший свое заведение на месте итальянского ресторана, внезапно закрывшегося в конце декабря (здесь закрылось множество ресторанов, когда срок аренды истек и никто не мог ее оплачивать, — старая история). Однако дешевые низкопробные пивные всегда были популярны — когда экономика падает, люди пьют больше, — и это вечно привлекает хануриков с пивными брюшками, в спортивных костюмах, и тех женщин, что путаются с ними, — в облегающем трикотаже, с блеском для губ, ярким макияжем и визгливым смехом. Перед закрытием слышно, как они орут и дерутся, утром по количеству луж блевотины можно судить о том, сколько было выпито.

Еще за полквартала с заколоченными витринами из входа в метро доносится вонь дерьма. Когда начались бюджетные сокращения, Муниципальная транспортная ассоциация уже находилась в безвыходном положении. Профсоюзы требовали повышения зарплаты, несмотря на большой дефицит бюджета, а мэр не хотел об этом слышать. Какое-то время пресса шумела, но деньги — или их недостаток — в конце концов неизменно одерживают верх. МТА ничего не предпринимала, штат не давал денег, и транспортный бюджет был урезан, как и бюджеты санитарной службы и полиции. До этой катастрофы станции метро были вполне чистыми; теперь здесь черт знает что.

— Сьюзен!

Я еще даже не прошел через турникет, а какой-то спятивший бездомный уже орет мне прямо в ухо. Замечательно.

— Сьюзен Ловинджер!

Судя по копне волос на его голове, еще не ставшей совершенно бесформенной, этот изгой лишился жилья не так давно, хотя улицы оставили на его одежде свой след и запах. Должно быть, до недавнего времени у него была недурно оплачиваемая работа — лицо и руки не успели загрубеть от смены времен года под открытым небом. Однако бегающие глаза и отвисшая челюсть выдают степень его помешательства — широкая пропасть между тем, каким он был раньше, и куда скатился теперь. Кроме того, он пропитался душком, неизгладимой вонью бездомных, смесью запахов мочи и пепла, которую каждый житель Нью-Йорка отождествляет с дном. У этого человека нет ничего характерного, он не единственный бесцельно бродит по станции и ведет оживленный разговор с невидимым собеседником. Я снова жалею, что со мной нет моего надежного «Марафона-сайбера». Два кадра: «На пути вниз». Кем бы ни была Сьюзен Ловинджер, она где-то высоко над этим зловонным, мокрым туннелем, надежно защищена от его пропащих, спятивших обитателей.

Хорошо, что поезд как раз подходит к платформе, когда я прохожу через турникет и становлюсь за одной из опорных балок (правило требует: избегай давки и линии взгляда, своди к минимуму возможность столкновения). Я прячусь за балкой. Очень хочется взглянуть, нет ли сообщений, но под землей нельзя доставать айфон, если хочешь сохранить его (и кровь в своих жилах). До Девяносто шестой улицы всего один перегон в южную сторону, случиться за это время ничего не может. Я ездил на метро всю жизнь и не собираюсь отказываться от него потому, что город в тяжелом положении, но если бы мог, то взял бы такси. Однако обязанность Реза — распоряжения.

Пересев на Девяносто шестой на идущий к северу поезд второго маршрута, начинаю волноваться из-за пересечения границы районов. Манхэттен — центральный — самый современный, расхваленный, богатый, элегантный. Всякий приезжающий в Нью-Йорк хочет хотя бы провести время на Манхэттене; большинство не могут позволить себе жить там. Это городской центр тяжести, несмотря на недавние трудности. И к тому же наиболее защищенный район. Во время расовых беспорядков полиция просто отгородила Гарлем канатами. В остальной части Манхэттена ничего не случилось — по крайней мере в важных местах. Ничего. Дым над Бруклином, Бронксом и паршивым Куинсом был виден за несколько миль. В то время я находился на съемках в Ирландии, но помню запах гари, когда мы прилетели три дня спустя; помню, сколько полицейских машин было на аэродроме. Мое здание на Сто четвертой улице оказалось внутри полицейского кордона, неподалеку от Колумбийского университета и Морнингсайд-Хайтс. Поймите меня правильно, я ни за что не стал бы жить на Парк-авеню, в Верхнем Ист-Сайде или еще в каком-то стерильном месте; если собираешься обосноваться в Нью-Йорке, нужно селиться там, где его понимаешь. Не стоит выбирать места, где человеческие волны могут смыть тебя и твой дом.

Итак, я еду в Бронкс. В метро хорошо тем, что не видишь окрестностей, по которым проезжаешь. Кому захочется ходить пешком по Восточной Сто сорок девятой улице в Грэнд-Конкорс? Здесь пассажиры притихают, они знают, где находятся, и ведут себя как можно сдержаннее. Разумеется, пересев на поезд пятого маршрута, идущий на юг, я собираюсь с духом, готовясь к предстоящему.

Восточная Сто тридцать восьмая улица, точка невозврата. Заправочные станции заброшены — если не принадлежат большой нефтяной компании, — независимых заправок уже не существует, даже привилегированных меньше, а расстояния между ними больше. Не могу припомнить, когда в последний раз видел здесь логотипы «Шелл» или «Хесс». Что с ними сталось? Винные погребки. Гибридные ремонтные мастерские. На витринах лавок лежат в новой упаковке водородистые и литиевые ионные батареи, дешевые, работающие на солнечных батареях портативные компьютеры китайского производства. Район почти не отличается от Кэнел-стрит в Китайском квартале, только здесь гораздо просторнее, шире улицы, меньше надежды, больше упадка. Особенно неприятно, что все это чертовски знакомо. Я словно бы снова в Джексон-Хайтс, но даже без духа Южной Азии. Ненавижу Бронкс. Почему кому-то хочется жить здесь?

Итак, я на углу Восточной Сто тридцать восьмой улицы и Александер-авеню в Южном Бронксе, жду человека Резы, стою в тени какого-то дрянного заведения со стриптизом под названием «Блаженство» неподалеку от моста Третьей авеню. Чувствую себя будто в песне Лу Рида. Нет, на самом деле ощущение такое, словно я нахожусь в перекрестье чьего-то оптического прицела. Закуриваю сигару и жадно втягиваю дым.

Это напоминает мне, что нужно посмотреть, нет ли сообщений. Во время поездки в метро я выключил айфон, но если кто-то попытается отнять его здесь, я увижу их издали и успею вызвать полицию. У меня уже есть устройство экстренных сообщений, именуемое «красный флаг», чтобы немедленно уведомить Резу об отмене доставки, если это случится, возможно, изобретенное тем же предприимчивым человеком, который придумал айхук. Включив телефон, я с удивлением обнаруживаю ряд звонков от Принца Уильяма, однако никаких сообщений. Но не успеваю перезвонить ему, как передо мной останавливается старый «ниссан»-«герефордская корова», и я вижу Аруна, неистово жестикулирующего с водительского места.