— Ну, для меня это мещанство.

— Да ты наглец! — возмутился Ланкастер, а потом самодовольно засмеялся. — Возможно, она и мещанка, но как раз по мне.

— Другими словами, ты ее любишь?

— Ну, она пускает сзади и пьет мои сливки, чего еще просить?

Я захохотал, Террорист тоже давился от смеха, а женщина у окна презрительно поджала губы. “Моя усадьба” в ее руках мелко дрожала.

Поезд остановился в Макклесфилде, и чопорная женщина вышла из купе. Однако на платформе ее не оказалось. Неужели наш пошлый разговор оскорбил даму настолько, что она была вынуждена искать убежище среди простолюдинов второго класса?

— О чем пишешь? — с показной небрежностью спросил Террорист.

— О героях нашего времени.

В глазах Ланкастера мелькнуло непонимание.

— О бизнесменах и звездах шоу-бизнеса?

— Да… нет, об обычных мужчинах, их чувствах и переживаниях.

Снова непонимание.

— Ну, знаешь… О чувствах, которые они пытаются подавить…

— А поконкретнее? — Террорист хмурился, будто его пытаются обмануть.

Я беспокойно заерзал. — О настоящих чувствах, например, когда мужчина любит мужчину и не может это показать.

— Мужчина любит мужчину?

— Ну да! Джон, ты о феминизме слышал?

— О чем?

Я почувствовал, как покрываюсь румянцем.

— О феминизме. О нем все слышали!

— А я, представь себе, нет!

— Ни о феминизме, ни о движении за освобождение женщин, ни о проблемах взаимоотношений между полами? О том, что женщины считают себя равными мужчинам?

— По-моему, ты ерунду несешь! — возмущенно фыркнул Ланкастер.

— Так или иначе, это моя работа, — примирительно сказал я. — Пишу статьи о мужчинах и женщинах, мужчинах и боли, мужчинах и сексе…

Лицо Террориста просветлело.

— Ну, вот теперь дело говоришь!

— О чем это ты?

— Да о сексе же! Могу рассказать несколько занятных историй. За свою жизнь поимел… — Он не договорил, и повисла многозначительная пауза. Мимо проплыла матрона с тяжелой грудью и широкими бедрами. — Вот к ней под юбку точно не стал бы заглядывать! — неприлично громко прошептал Ланкастер и снова заржал. Пришлось изобразить бурное веселье, хотя на самом деле я умирал со страха и стыда. Совсем как в старые добрые времена… Боже, да он, видимо, с шестнадцати лет ни одной книги не прочел, ни одной новой идеей не пропитался!

Когда поезд остановился в Стокпорте, мы с Террористом обменялись телефонами, и он обещал как-нибудь позвонить. Может, даже в бар вместе выберемся… Я согласился, не сомневаясь, что это просто красивое обещание. У будки билетера мы расстались. Уже двинувшись к стоянке, я услышал насмешливый голос:

— Мужчина любит мужчину? Ну ты и извращенец!

Ланкастер засмеялся и помахал мне рукой.

В январе все пошло наперекосяк. С самого Рождества Джина казалась замкнутой и несчастной. Я решил, что она тоскует по матери. В Крещение, едва мы убрали праздничные украшения, она стала хныкать и хвататься за живот. А потом пришли месячные. В принципе они у жены всегда протекали болезненно, но на этот раз получились просто ужасными. Два дня она провела в постели, и было решено вызвать семейного доктора — почтенного седовласого мужчину с добрыми глазами за толстыми стеклами очков. Он прописал Джине валиум и велел позвонить, если через неделю не наступит улучшение.

Возмутившись до глубины души, мы с Натали решили обратиться к другому специалисту. Саму Джину даже не спросили. Лишь сейчас понимаю, что со взрослым человеком мы обращались как с неразумным ребенком. Довольно странное поведение для двух якобы поборников женского равноправия.

Итак, мы отвели Джину к новому доктору, женщине, которая, осмотрев ее, поставила очень странный диагноз: моя жена беременна. Пришлось тут же сдать мочу на анализ. Результат оказался отрицательным, а тревога — ложной, но мы с Натали встревожились.

Однажды после обеда, когда Джина легла отдохнуть, мы встретились для экстренного совещания на кухне. За окном накрапывал мерзкий дождичек. Стоял один из хмурых дней, когда сумерки начинают сгущаться задолго до того, как выберешься из постели. Сидя за кухонным столом, мы потягивали фенхелевый чай (Натали не хотела, чтобы ребенок привыкал к кофеину). Лицо свояченицы, еще недавно узкое и худое, заметно округлилось. Темные глаза были огромными, равно как и ее живот. В пять месяцев казалось, у нее под джемпером не футбольный мяч, а целая команда.

— Ну и что скажешь? — начал я.

— По-моему, есть из-за чего волноваться, — спокойным размеренным голосом отозвалась Нат. — В августе Джина так радовалась за меня, да и не только за меня. Помнишь, она сказала: “Разве не здорово, что в этом доме вновь поселится счастье?”

— Конечно, это было при мне!

— В тоже время она всем святым клялась, что сама к материнству не готова. Но что получается, едва у меня начинает расти живот? Болезненные месячные, визит к врачу, который подозревает беременность. Только ребенка нет… Немного странно, не правда ли?

— Думаешь, у нее симпатическая беременность? Натали возбужденно закивала.

— Скорее даже “несимпатическая”! Знаешь, Гай, у меня есть некоторые предположения на этот счет. Хотя, возможно, я просто махровая эгоистка. А что, если Джина хотела ребенка больше, чем сама думала? А теперь вынуждена смотреть, как во мне растет малыш, который должен был принадлежать ей?

— По-твоему, ревнует?

— Да, я бы жутко ревновала. Посмотри, как все случилось! Она всегда была лучшим музыкантом, чем я. Поверь, это не ложная скромность, а сухая правда. Я играю хорошо, а Джина великолепно, но, увы, она провалила экзамен, потому что, черт подери, не смогла расслабиться. Вот так всегда, и каков результат? Меня принимают в Королевский колледж, а она остается дома. А теперь еще я первой беременею, причем от мужчины, за которого вышла замуж она. Ужас!

Натали раздраженно хлопнула себя по лбу.

— Я полная идиотка!

— Мне она ничего об этом не говорила.

— О чем? Что я идиотка?

— Нет. О ребенке… о том, что все это ужасная ошибка и так далее…

— Так это и так ясно! Слепому видно, что она страдает! Поговори с ней, Гай! Выясни, права я или нет.

— По-моему, мы оба должны с ней поговорить, — немного подумав, предложил я.

— Ладно, — холодно кивнула свояченица. — Давай прямо сегодня!

В тот же вечер мы с Натали усадили Джину перед камином и стали допытываться, в чем дело. Поначалу она выпустила шипы и отпиралась.

— Вы же знаете. У меня болезненные месячные. Это с миллионом женщин случается.