Бабушка удивленно посмотрела на Полину и еще более удивленно — на меня.

Мы подошли.

— Мама, — сказала Полина, — это Андрей Серегин, журналист.

— Очень приятно…

— А это моя мама, Тамара Леонидовна.

Я тоже сказал, что мне очень приятно. Тамара Леонидовна смотрела настороженно…

— Мама, — сказала Полина, — мама… Мама, помнишь, я говорила тебе про Олега? Ну зимой я встретила его у метро… Помнишь?

— Конечно, помню. Склероза у меня еще нет.

Полина перевела дух и спросила:

— А помнишь, я сказала тебе о письмах Троцкого, которые нашел Олег?

— И это помню… А в чем, собственно, дело?

— Тамара Леонидовна, — вмешался я, — постарайтесь вспомнить: вы рассказывали кому-нибудь об этом?

— А в чем, собственно, дело? Полина, я не понимаю…

— Мама! Мама, это очень важно…

— Ну рассказывала… А что? недоуменно произнесла Тамара Леонидовна.

Я уже начал терять терпение от тупости этой мамаши: неужели вы, мадам, не понимаете, что дали наводку убийце?… Я взял себя в руки и спокойно спросил:

— Кому вы это рассказали, Тамара Леонидовна?

— Да никому. Только одному Федьке-паразиту.

Меня как будто оглушили. До меня доносились слова пенсионерки-технолога, но я их не воспринимал: «А кому я еще расскажу? Федьке… Он пришел раз пьяненький, расхвастался, что вот, мол, скоро продаст дачу, так разбогатеет. А я ему и попеняла: дурак ты, Федор. Пьяница и бездельник. Что в тебе Полинка нашла? А он: да уж не такой я дурак, как ее Олег… А я ему: Олег-то еще может прославиться — он письма Троцкого нашел…»

— Как среагировал Федор? — быстро спросил я. — Заинтересовался?

— Заинтересовался… Но не так чтобы очень. Я же говорю: он пьяненький был.

Дурак дураком.

— Мама! — сказала Полина. — Почему ты ничего не рассказала об этом мне?

— А о чем говорить-то, доча? — искренне удивилась пенсионерка.

Действительно, подумал я, о чем тут говорить? Дело-то плевое: две… как бы сказать помягче?… две курицы дали Федору наводку на квартиру, где лежит настоящий клад. А он историк. Хоть и не доучившийся, но историк — он сразу просек, сколько могут стоить рукописи Троцкого.

Я повернулся к Полине:

— Полина, а среди знакомых Федора нет человека с сильным заиканием?

Я спросил просто так. Я не рассчитывал на положительный ответ: навряд ли Полина знает всех знакомых своего бывшего гражданского мужа… Да и разошлись они давно — за это время у Островского могла появиться масса новых дружков-собутыльников. Не исключено, впрочем, что Федька подключил кого-то из старых корешей по отсидке… Полина посмотрела на меня изумленно, а Тамара Леонидовна сказала:

— Да сильнее самого Федьки-то никто, наверное, не заикается.

* * *

Пробки! Чертовы пробки… С началом дачного сезона по пятницам все выезды из города превращаются в автопытку. По пятницам к гигантскому стаду автомобилей, колесящих ежедневно, присоединяются еще и те, что используются только для поездок на «фазенды». Среди «дачных водителей» масса пожилых людей на «Москвичах». И масса дамочек на иномарках. Водители «Москвичей» любят возить багажник на крыше, а дамочки лепят на заднее стекло сразу пачку нашлепок… Водят и дедки, и тетки одинаково — очень медленно уходят со светофоров и, набравши скорость сорок километров, с достоинством катят до следующего светофора… я их очень сильно уважаю.

Я гнал джип на север, к выходу на Выборгскую трассу. Я протискивал машину в любую щель, где только можно.

Выскакивал на разбитые в хлам трамвайные пути. На выбоинах джип скакал козлом, и Полина хваталась за ручку под потолком.

— Вы всегда так ездите, Андрей? — спросила она.

— Хотите, чтобы Федька успел все сжечь? — зло ответил я.

…После того, как Тамара Леонидовна произнесла: да сильнее самого Федьки, наверно, никто не заикается, — у меня, как нынче говорят, «снесло башню».

— Что? — спросил я. — Что это значит?

— То и значит, ответила Тамара Леонидовна, — что он заика, каких еще поискать.

Я повернул голову к Полине:

— Как же так? Я спрашивал у Немчинова. Он мне сказал: Цицерон, язык без костей.

— Немчинов, — тихо ответила Полина, — не видел его после тюрьмы. Федька подхватил там какую-то инфекцию, чуть не умер… В результате стал очень сильно заикаться. Но в «демократических» кругах Федька всем говорил, что заикается потому, что его избивали на допросах чекисты…

Я почувствовал себя полным дураком.

Я всегда считал, что заикание бывает либо врожденным, либо появляется в детстве после сильного испуга. Я сам учился в первом классе с мальчиком, который стал заикой после нападения собаки… Но мне и в голову не могло прийти, что эта напасть может поразить взрослого мужчину.

Все стало на свои места. Образовалась цепочка, в которой еще не хватало нескольких звеньев, но это уже не имело принципиального значения.

— У Островского, — спросил я, — есть ружье?

— Нет, — ответила Полина. Она, в отличие от своей матери, все уже поняла. — У Виктора Федоровича, отца его покойного, было… Сам Романов ему дарил.

Вот так! Сам Григорий Васильевич Романов подарил секретарю обкома Виктору Федоровичу Островскому ружьишко… В апреле 2001 года Федор Викторович Островский расстрелял из этого подарка офицера ФСБ.

— Федор, — снова спросил я, — знал адрес Олега Гребешкова?

— Конечно, — сказала Полина, — Олег адрес не менял… Сто лет в этой квартире. Мы у него пару раз Новый год встречали. Еще студентами. — Она замолчала, потом прошептала:

— Неужели… Федька?

И зажала рот рукой. И ужас отразился в глазах. Я ничего не ответил. Во-первых, я не знал ответа. С вероятностью девяносто девять процентов Гребешкова убил Федор. Троцкист. Но не исключено, что не сам, а кого-то навел… Маловероятно, но один процент оставим… Во-вторых, я был почти уверен, что доказать вину Островского будет невозможно. Следов в квартире Олега он не оставил, свидетелей нет. Ни одна экспертиза в мире не сможет «привязать» дробь к конкретному стволу…

А все остальные факты — косвенные, любой, даже начинающий, адвокат развалит обвинение в пять минут. Троцкист — неуязвим для Фемиды.

Я стоял на детской площадке в окружении трех женщин разного возраста и молчал. Тамара Леонидовна, Полина и Янка смотрели на меня… Янка сосала палец, слегка покачивались качели на ржавеньких опорах.

— Не соси палец, — сказала Тамара Леонидовна и шлепнула Янку по руке.

— Ба-а, укоризненно протянула Янка.

И в этот момент заверещал мой сотовый. Мне ни с кем не хотелось говорить, я думал о подлом и неуязвимом Троцкисте… Мне ни с кем не хотелось говорить, но механически я вытащил трубу. И услышал голос Троцкиста!