Примерно таким фантазиям я предавалась вместо того, чтобы весело и остроумно отшучиваться. К тому же я почувствовала, что постепенно сама превращаюсь в перезревшую клубнику. Анна София прекрасно знала, как попасть в яблочко своей ядовитой стрелой!

Я едва ли была королевой танцпола на школьных дискотеках. Судя по всему, у парней проблемы с девчонками, которые возвышаются над толпой на целую голову. (Хотя длинные парни, как мне кажется, прекрасно чувствуют себя рядом с невысокими девушками, которые им в пупок дышат. Делаем выводы!)

Вот я и пыталась танцевать, слегка приседая, чтобы казаться хотя бы сантиметров на двадцать ниже. Точнее говоря, я шаркала на полусогнутых, как можно ниже склоняясь вниз — будто пещерный человек, который только что научился ходить на задних лапах.

Бетте протянула ко мне свою лопату, собираясь покровительственно пощекотать меня под подбородком.

— Чтоб тебе провалиться! — зашипела я. И тут зазвонил звонок.

Хенрик сгреб в охапку свои грабли и щупальца и понесся вперед за остальными, тайком кинув последний скорбный взгляд в мою сторону.

Казалось бы, я со своей безответной влюбленностью в Маркуса должна была проникнуться величайшим состраданием к тем несчастным, что оказались в такой же ситуации. Так оно и было!

Исключение составлял лишь один из этих несчастных, которого угораздило втюриться в меня.

Я его просто не выношу, даже не знаю почему. Не понимаю, почему я не радуюсь оттого, что он за мной так волочится, почему не могу поддерживать его страсть на тихом огне и хвастаться перед всеми, чтобы Бетте поперхнулась от зависти. (Хотя она наверняка посоветует ему обратиться в психушку. Она искренне считает меня не более привлекательной, чем фонарный столб.)

Но почему я так его не люблю? В первом классе мы очень дружили, и теперь, став подростком, он сохранил человеческий облик. Многие парни в этом возрасте только начинают спускаться с деревьев и учиться прямохождению.

Все началось в первый учебный день. Я заболела, и, когда все занимали места, Хенрик сел за парту, где место рядом оставалось свободным. Когда я поправилась и пришла в школу, он так и сидел с выжидательной улыбкой на лице.

У меня аж все пробки перегорели. Вот это подстава! И все-таки мне пришлось сесть рядом с ним, чтобы не привлекать внимания своим недовольством. Но я придумала план. Собственно говоря, специально я ничего не придумывала, но как-то так получалось, что я относилась к Хенрику с ледяным презрением, тут уж ничего не поделаешь. Я разговаривала только с теми, кто сидел перед нами, и иногда с теми, кто сидел сзади, притворяясь, что не слышу, как он ко мне обращается. Я вела себя так, будто рядом со мной был пустой стул. Спустя какое-то время Хенрик совсем выдохся и бросил попытки заговорить со мной.

Как-то раз я отсела за другой стол, когда мы оказались рядом за завтраком в школьной столовке, и лицо у него приняло выражение несчастного подопытного животного. А мне лишь хотелось как следует врезать ему — за то, что я так глупо веду себя с ним…

Пия относилась к толпе своих безнадежных воздыхателей гораздо проще.

— Им это только на пользу, пусть пострадают, — говорила она. — Так они развивают свои чувства. Знаешь, никто не может стать счастливым, если до этого по-настоящему не страдал. Они меня потом еще поблагодарят!

Я была окончательно сбита с толку. Пия слишком легко относилась к страданию. Возможно, я все же получала определенное удовольствие при мысли о том, что из-за меня кто-то страдает. Это делало меня интересной личностью, и поэтому мне не хотелось, чтобы кто-то снижал ценность страдания.

— Да уж, тогда твоя мама осчастливила папу, причем в кратчайшие сроки! — фыркнула я и тотчас поняла, что лучше было держать язык за зубами. Хоть Пия и отзывалась о своих родителях шутя, это причиняло ей немало боли. Я покосилась в ее сторону.

Пия изменилась в лице. Она стала похожа на статую индейца из племени инков, высеченную из камня: слегка раскосые глаза, высокие скулы, большой рот и прямые волосы. Неподвижный взгляд, словно она находилась где-то за тысячу километров отсюда и была совершенно недостижима.

Мне стало не по себе, я поводила рукой перед ее лицом. Она даже не моргнула, шутливое настроение испарилось. Тогда я осторожно провела рукой по ее носу и губам.

— Ну укуси меня! — предложила я в приступе раскаяния. И Пия укусила, причем вовсе не в шутку. Она впилась в меня зубами так, что потекла кровь, я вскрикнула, почувствовав, как у меня глаза на лоб полезли. Но Пия очнулась, вытащила из кармана джинсов потрепанный бумажный платочек и приложила к ране.

— Ладно, хорош строить неженку, покажи, что страдания тебе нипочем! — сказала она.

Я бы не запомнила тот разговор, если бы не ее каменное лицо. Тогда я увидела его в первый раз, но не в последний.

Не буду скрывать, иногда я подслушиваю, что говорят другие. В кафе, в автобусе, гуляя по городу. Для меня это своего рода учеба, ознакомление с жизнью и разными ее проявлениями…

Впрочем, мне бы не хотелось стать невольным слушателем беседы, которая предназначена именно для того, чтобы я ее случайно услышала. Как, например, в случае с Бетте и Анной Софией, которые, подсев за мой столик на следующий день после каникул, стали громко рассказывать о том, как провели время со своими парнями. Чего они только не вытворяли, вплоть до акробатических номеров в постели и за ее пределами, а также на заднем сиденье машины. Потом они как бы вдруг обнаружили, что рядом сижу я.

— Тс-с-с! — прыснула Бетте. — Мы ведь мешаем Линнее. Она наверняка до сих пор блюдет свою невинность! Эй, крошка, хочешь, я расскажу тебе, что такое куннилингус?

Анна София захохотала. Когда она ржет, то прикрывает рукой рот, морщит носик и становится такой милашкой, что меня просто тошнит. Так обычно смеются в рекламе шампуней.

Как же я ненавижу все эти сальности! Естественно, я знаю, что такое куннилингус, но почему меня угораздило родиться в эпоху, когда все дети об этом знают? Если уж это так приятно, когда тебя лижут между ног, то мне б хотелось открыть это для себя в тишине и спокойствии, наедине с человеком, который создан именно для меня и которого я уже хорошо знаю — вплоть до того, какой у него размер ноги и какую игрушку он любил в детстве больше всего. Иначе мы, так сказать, начнем не с того конца. После такого тебя уже ничем не удивишь. Все остальное теряет смысл, если ты с места в карьер суешь свой нос между ног. А ведь можно осторожно прикоснуться к нежной коже у него за ухом, как раз там, где волосы начинают виться (как бы мне хотелось вот так прикоснуться к Маркусу, жаль, что сейчас это невозможно).

Они меня дико достали, так что я слетела с тормозов. Тоже мне, нашли крошку!

— Слышь, Бетте, скажи спасибо, что Фредрик тебя не видал без косметики и накладных ногтей! — процедила я. — Я тут заметила, как ты себя дезодорантом под мышками поливаешь. А ты уверена, что между ног у тебя тоже все в порядке? Ты хоть понимаешь, как рискуешь? Вдруг на обед опять подадут гороховый суп?