московским историком А.В. Кузьминым на основе исследований ряда северорусских летописных сводов была доказана ошибочность утвердившегося в научной литературе постулата о политическом «заложничестве» рязанского князя в ставках монгольских правителей, в период с 1237 по 1252 г.[235] Тем не менее тезис о многолетнем «ордынском плене» Олега Красного продолжает встречаться в работах современных исследователей[236].

Первое упоминание о деятельности Олега Ингваревича как правителя Рязанской земли содержится в тексте Новгородской IV летописи, отмечающей начало поездки рязанского князя в ставку великого хана («каана») 1242 г.: «Иде Александр къ Батыю царю, а Олегъ Рязанский къ канови иде»[237]. Исходя из данного сообщения можно констатировать, что Олег Красный стал первым русским князем, получившим вызов от центральных властей Монгольской империи.

Указанная поездка вполне соответствовала имперской политической традиции посещений зависимыми правителями ставок великих ханов, глав улусов, а также мест пребывания некоторых представителей имперской военной элиты, не принадлежавших к «золотому роду», но имевших полномочия региональных наместников (Чормагун, Байджу-нойон). В частности, в 40—50-х гг. XIII в. подобные поездки совершали не только представители русских княжеских домов, но и ряд правителей государств, признавших сюзеренитет Чингизидов и стремившиеся заручиться их поддержкой в борьбе с внешними врагами или внутридинастическом противостоянии (грузинские царевичи Давид Нарини и Давид Улу, сельджукские султаны Изз ад-Дин Кей-Кавус II и Рукн ад-Дин, правитель Киликийской Армении – Хетум I)[238].

В ряде случаев поездкам указанных правителей в ставку великого хана предшествовало посещение ими ставок глав улусов или монгольских военачальников. Так, Хетум I перед поездкой к великому хану Мунке в 1253 г. посетил месторасположение Бачунойона «…военачальника татарских войск расположенных на востоке…»[239], а Ярослав Всеволодович, получив в 1245 г. вызов от имени великого хана, предварил свою поездку посещением ставки правителя Улуса Джучи, по всей вероятности для получения предварительной инвеституры на Владимирское княжение. По сообщению Новгородской I летописи в 1245 г., «князь Ярославъ Всеволодиць позван цесарем татарским, и иде в татары къ Батыеви, воеводе татарьску»[240]. К сожалению, как и в случае с Олегом Ингваревичем Рязанским, русские летописи не содержат никаких сведений о результатах поездки Ярослава Всеволодовича, ограничиваясь кратким сообщением о его кончине во время возвращения на Русь осенью 1246 г.[241]

По аналогии с приведенными примерами допустимо высказать гипотезу о том, что перед поездкой рязанского князя «къ канови» произошло посещение Олегом Красным ставки Бату. Оно могло состояться как во временном промежутке между кампанией 1237/38 г. и началом похода в Европу (1240 г.), так и непосредственно перед поездкой в столицу империи, после возвращения Джучидов в половецкие степи весной 1242 г. Вместе с тем отсутствие в источниках какой-либо информации по данному вопросу относит вышеизложенную гипотезу к сфере гипотетических предположений.

По мнению А.Н. Насонова, Олег Ингваревич удерживался в ставке Великого хана с 1242 по 1252 г.[242] Однако данный тезис исследователя опровергается сообщением новгородской летописи Авраамки, отмечавший под 1243 г. возвращение рязанского князя на родину: «прииде Олегъ отъ Кана»[243]. Таким образом, поездка Олега Ингваревича к «Кану» заняла около или чуть больше года и, по всей вероятности, завершилась получением ярлыка на княжение от Туракины (вдовы великого хана Угэдэя), являвшейся временной правительницей Монгольской империи в период «междуцарствия» (1241–1246)[244].

Основанием для подобного предположения могут являться сообщения Ата-Малика Джувейни и Киракоса Гандзакеци о результатах поездок в ставки великих ханов правителей государств, признавших политическую зависимость от Чингизидов. Так, после избрания в 1246 г. великим ханом Гуюка ряду правителей вассальных государств, присутствовавших на курултае, были вручены ярлыки, подтверждающие их властные полномочия: «А султаном Рума он (Гуюк. – Л. В.) назначил султана Рукн ад-Дина, поскольку тот явился к нему заявить о своей покорности… И ярлыки были выданы султанам Такавора и Алеппо»[245]. Главным итогом поездки царя Малой (Киликийской) Армении Гетумом (Хетумом) I в ставку великого хана Мункэ (Менгу) в 1253 г. стало подтверждение привилегированного статуса армянского правителя как вассала-союзника Монгольской империи, а также освобождение армянской церкви от налогов: «…Преподнеся подарки, [царь Хетум] по достоинству был почтен им [Менгу]… [хан] пожаловал ему указ с печатью, дабы никто не смел притеснять его и страну его; он [Менгу] пожаловал также грамоту, освобождавшую повсеместно церкви [от податей]»[246].

Заслуживает внимания и тот факт, что в год возвращения Олега Ингваревича Красного в ставку великих ханов был направлен сын владимирского князя Ярослава Всеволодовича – Константин Ярославович[247]. Разбор причин и целей поездки Константина Ярославовича не является целью данного исследования, однако следует отметить, что успешное возвращение на родину рязанского князя могло оказать определенное влияние на решение Ярослава Всеволодовича об отправке своего сына в ставку Туракины.

Характерно, что согласно сообщению Лаврентьевской летописи поездка Константина Ярославовича «к Кановичам» также заняла около двух лет[248].

После успешного возвращения рязанского князя из ставки Туракины сведения о нем вновь прерываются. Следующее по времени упоминание Олега Красного в русских летописях относится к 1250 г. По сообщению Вологодской летописи: «Князь Олег Рязанской пошел в Орду и всадиша его в садъ»[249]. Причины ареста рязанского князя не отражены в письменных источниках и находятся в сфере предположений исследователей. По мнению А.В. Кузьмина, политические репрессии в отношении правителя Рязани могли быть связаны с попытками Даниила Галицкого и митрополита Кирилла создать антиордынскую коалицию из русских княжеств, в которую попытались привлечь и Олега Ингваревича[250]. Основанием для данного тезиса, на взгляд исследователя, является сообщение В.Н. Татищева о приезде в Рязань митрополита Кирилла в 1250 г., основной целью поездки которого по землям Северо-Восточной Руси, согласно гипотезе А.В. Кузьмина, являлась организация антиордынского военно-политического союза[251].

Рассматривая вопрос о причинах вызова в Орду и ареста рязанского князя в 1250 г., следует отметить, что первым предположение о существовании антимонгольского альянса русских князей на раннем этапе формирования политической зависимости сформулировал А.Н. Насонов, по мнению которого перед событиями 1252 г. («Неврюевой рати») Андрей Ярославович Владимирский «сделал как будто попытку войти в соглашение с Даниилом Галицким, рассчитывая, очевидно, на военную помощь от папы (римского первосвященника. – Л. В.)»[252]. По всей вероятности, эта догадка исследователя в значительной степени определялась идеологическими установками советской историографии, базисом которых являлось гипотетическое умозаключение К. Маркса о неких попытках князя Андрея Владимирского «противиться монголам», представленное в «Хронологических выписках» немецкого экономиста и философа[253].

Позднее В.В. Каргалов, сконцентрировав представления советских историков о политике, проводимой русскими князьями в отношении Золотой Орды на рубеже 1240— 1250-х гг., сделал вывод о складывании к этому времени антимонгольской коалиции. По мнению исследователя, в эту коалицию вошли сильнейшие русские князья того