Он знал, что подобные мысли весьма эгоистичны: выходило так, словно гибель других воинов, не побратимов, не имела значения. Триновантес был хорошим, верным другом, всегда давал вдумчивые и трезвые советы, рассуждал разумно и честно. Там, где Вольфгарт предлагал действовать с помощью насилия, а Пендраг — дипломатии, совет Триновантеса часто объединял самые сильные стороны того и другого. Не компромисс, но баланс. Да, этого воина будет очень не хватать.

— Снова думаешь о Триновантесе? — спросил отец.

— Что, так заметно?

— Он был твоим побратимом, — сказал Бьёрн. — Это правильно, что тебе его не хватает. Помню, что день гибели Торфина в Рейковых трясинах тоже выдался печальным. Да.

— Кажется, я его помню. Великан? Ты о нем мне почти не рассказывал.

— Ах… тогда ты был совсем мальчик, и обстоятельства его смерти не годились для детских ушей, — отмахнулся Бьёрн. — Да, Торфин был самый настоящий исполин — сложно поверить, но он возвышался даже надо мной. Этот человек был словно вырезан из дуба, крепкий как камень. О лучшем побратиме нечего и мечтать.

— Что с ним случилось?

— Он умер, что суждено каждому из людей.

— Как? — спросил Зигмар.

Он видел, что отец неохотно говорит о друге, но чувствовал: возможно, он желает, чтобы его уговорили рассказать о смерти побратима.

— Это случилось лет пять назад, — начал Бьёрн, — когда мы воевали на стороне Марбада, короля эндалов. Помнишь?

Зигмар попытался припомнить именно эту войну, но отец так часто уходил в походы, что удержать в голове их все было сложно.

— Нет? — продолжал Бьёрн. — Ну, Марбад — человек хороший, его народ живет по краю болот, в устье реки. Они поселились там с тех пор, как король ютонов Марий ушел из родных мест после вторжения на их земли тевтогенов. Подозреваю, что жить там можно, только зачем кому-то это нужно — непонятно. Болота опасны, там полно трясин, трупных огней и демонов-кровопийц.

В Большой палате было жарко, но Зигмар содрогнулся, вспомнив ужасные истории о существах с мертвыми глазами, бледной кожей и зубами-иглами, крадущихся в тумане и подстерегающих неосторожных путников.

— Так вот, мы с Марбадом знакомы давно. Двадцать лет назад мы с ним сражались бок о бок, когда с Серых гор спустились орки из племени Кровомордов, — он тогда спас мне жизнь. Я оказался у него в долгу. Когда туманные демоны болот восстали, угрожая народу Марбада, он позвал меня на помощь, и я выступил в поход.

— Ты дошел до самого побережья?

— Конечно. Ибо никогда нельзя нарушать обещание, сынок. Мир держится на клятвах верности и дружбы, в нем нет места клятвопреступнику, а также тому, слову которого грош цена. Помни об этом.

— Непременно, — пообещал Зигмар. — Так что же случилось, когда ты добрался до побережья?

— Армия Марбада ждала нас в Марбурге, мы соединились с ней и вступили в болота, словно шли на какое-то великое приключение, ожидая чести и славы.

Зигмар видел, как взгляд отца подернулся пеленой, словно туманы, о которых он говорил, всколыхнулись в его памяти и он снова следовал тем давно пройденным путем.

— Отец? — позвал Зигмар, когда Бьёрн надолго замолчал.

— Что? А, да… Мы пробирались по болотам, и против нас вышли туманные демоны. Они затаскивали воинов в трясины, топили, а потом отправляли сражаться с нами — уже раздутых и белесых. Я видел, как один из них схватил Торфина, мне этого вовек не забыть. Существо было белым, таким белым, словно белила. Будто зимнее небо, а глаза — холодно-голубые. Как огни на северном небе зимой. Оно глядело на меня и, клянусь, потешалось, умерщвляя моего побратима.

— Вы их победили?

— Победили? — переспросил Бьёрн. — Не уверен. Мы едва унесли ноги из этих проклятых болот. У Марбада есть меч, выкованный дивным народом, — могущественный клинок, который зовется Ульфшард. Уж не знаю, какой еще он наделен силой, но демонов убивает. Марбад искусно владеет оружием, он расчистил нам путь сквозь туман, уничтожая подбиравшихся демонов. Хотя даже не это было самым неприятным.

— Не это?

— Отнюдь нет. Когда мы добрались до конца болот, я услышал, что кто-то зовет меня по имени. Помню, какая радость обуяла меня, когда я узнал голос Торфина. И вот он появился, вышел из тумана прямо ко мне. Глаза у него закатились, мертвая кожа стала восковой, а изо рта потоком хлестала черная вода, словно вместо легких у него были мехи с этой жижей.

У Зигмара расширились глаза и мурашки поползли по коже, когда он представил себе это жуткое зрелище и ужас, обуявший Бьёрна при виде того, что произошло с его другом.

— И что ты сделал?

— А что я мог сделать? — переспросил Бьёрн. — Марбад дал мне Ульфшард, я сразил Торфина и отправил в чертоги Ульрика. Ибо для воина смерть утопленника все равно что проклятие. Поэтому я убил его мечом, и если в боге волков есть хоть капля справедливости, то он допустил Торфина в свои чертоги, ибо нет человека более достойного, чтобы там пировать.

Зигмар понял, что у отца выбора не было, ему пришлось убить Торфина, чтобы тот смог попасть в чертоги Ульрика. Юношу покоробила мысль о том, что, возможно, однажды и ему самому придется биться с одним из побратимов, и он тут же решил собрать самых близких друзей и дать друг другу клятву вечного братства.

— Мы ушли с болот, я вернул Ульфшард королю Марбаду, и мы с ним побратались. Именно поэтому теперь, когда нам или эндалам нужна помощь, другой обязан ее оказать — мы связаны клятвой. Точно так же после сражений с лесными зверолюдьми нашими союзниками стали черузены и талеутены. Так что все дело в клятвах, Зигмар. Чти свое слово, и другие последуют твоему примеру.

В знак согласия Зигмар склонил голову.

Равенна застегнула на брате тунику и потуже затянула тесьму, перед тем как разгладить мягкую ткань на груди. Одетый в лучшую одежду, Триновантес лежал на той самой кровати, с которой всего несколько дней назад встал, чтобы идти на войну. Их родители умерли, поэтому перед погребением, назначенным на новолуние следующей ночи, сестра сама обмыла погибшего брата и причесала.

Она провела рукой по холодной щеке Триновантеса и погладила его красивые темные волосы. Смягчились черты лица покойного, но озабоченные морщинки навсегда избороздили его благородное лицо.

— Даже в смерти ты выглядишь печальным, — проговорила Равенна.

Рядом с ним на постели лежал острый топор, на лезвиях плясали блики огня. Девушка хотела дотронуться до оружия, но в последний момент отдернула руку. Ведь это было орудие сражения, с которым ей не хотелось соприкасаться. Война — измышление безумцев, игра воинов, и у нее может быть лишь один исход.

Напротив сестры за столом, уткнувшись головой в согнутую руку, сидел Герреон и безутешно оплакивал брата-близнеца. На смертном одре мать поведала дочери о том, что сказала ей принимавшая роды старуха: навсегда мальчики будут связаны друг с другом, но лишь одному суждено вырасти и изведать величайшее наслаждение и самую страшную боль.