Вошел веселый и бодрый Заруцкой, доложил о размещении людей и лошадей, озорно подмигнул, печально сообщая, что надо бы овса, да вот нет его, разве что Волох на деревне сыщет. Алексей его понял и повеселел. Истомин, усаживая Заруцкого за стол, сделался еще любезнее. Софи все внимание свое перекинула на корнета.

— Заруцкой… Заруцкой… — Стала как бы припоминать. — Фамилия русская, а по облику вы чистый француз. Они стройны и изящны. Вот и в вас нет эдакой дубовости, даже в дворянах наших весьма заметной.

Заруцкой не смущался, Алексей легко и незаметно усмехался в усы. Истомин заметно, но мимолетно хмурился.

Зажгли свечи, смеркалось нынче рано, часы хрипло пробили.

— Что ж, господа, пожалуйте в баньку, а там и на покой. Пьер покажет вам ваши комнаты. Вы ведь на Завидово поутру выступаете? В добрый час, там эти дни спокойно было. Но овса и там не достанете — опустошил поганец француз.

— Стройный и изящный, — добавил под общий смех Заруцкой.

Перед сном Алексей, сытый, свежий после бани, под хмельком, обошел посты и пикеты, зашел в амбар, где со смехом и руганью укладывались на соломе его гусары, одетые, сняв только кивера и сапоги, отстегнув сабли и ташки.

— Сыты, братцы?

— И сыты, ваше благородие, и пьяны, и нос в табаке. Кашевары расстарались — с грибом каша была, наваристая.

— А то! — веселый молодой голос из темного угла. — Гриб мясной подсобрали.

— Да не ври, Фимка, — упрекнули его из другого угла. — Ты ради смеха и батьку родного оговоришь.

— Ребята, — сказал Алексей, выходя, — на соломе трубки не курить.

— Знамо, себе не враги. Пущай не больно тепло, зато не поджаримся.

Подошел Волох, приблизил лицо, негромко сказал:

— Ваша светлость, Алексей Петрович, есть овес-то. В дальнем амбаре.

— Вот завтра четвертей с десяток погрузи. — Помолчал, не зная, что еще сказать. — Осень недалеко, снежок за ней посыпется. Французу прискорбно станет.

— Да ведь мы его не звали. А незваного гостя не чаркой с калачом провожать — железной метлой гнать. А там и по домам…

— Соскучился?

— Как нет? Скучно, Алексей Петрович. Да ведь дома у меня уж нет. Спалили. — Волох не стал объяснять — кто спалил да зачем.

— А родня?

— Разбрелись кто куда.

— Ничего, Волох, соберешь.

— Было б куда…

— Не тужи об этом — Георгия заслужишь — вот тебе и деньги на избу.

Волох покачал в сомнении головой.

— В казаки, что ль, обратно податься? Они без зазрения трофеями обживаются.

— Что ж, подавайся, пенять не буду.

— Нет уж. От добра добра не ищут. Мне при вас привольно.

Тепло стало на сердце от этих слов. Но Волох не был бы Волохом:

— А вы уж, как отличусь, представьте меня к Георгию.

— Хитер ты, Волох. Что торгуешься?

Посмеялись, довольные друг другом. Про Парашу Волох тактично умолчал.

Утром выступили. Гусары перед тем, довольные, нагрузили фуры овсом. Истомин кипел. Алексей выдал ему квитанцию.

— Вы, сударь, лжец. Сами себя наказали. Дали бы добром — заплатил бы серебром.

Квитанция трепетала в дрожащих от злости пальцах.

— Я вас, как родного принял, а вы так-то…

— Не след вам гостеприимством своим пенять. Не благородно. — Алексею надоел этот разговор — никчемный и тягостный. — Прощайте, сударь.

— Еще увидимся. — В голосе, срываемом обидой, разве что угроза не прозвучала.

Алексей усмехнулся, маханул в седло, оправил саблю, затянул чешуйчатый ремешок кивера под подбородком.

Эскадрон двинулся на Завидово. В конце колонны шестериком тянулись две пушки.

Алексей был задумчив. И если бы кто спросил его сейчас, о ком он думает, кого вспоминает — невесту Мари или девку Парашу, вряд ли бы смог ответить.

Едва колонна скрылась за липами, Истомин зло изодрал в клочья квитанцию, пустил обрывки по ветру.

— Егор, сукин сын! Седлай Карьку и дуй во весь опор в Знаменку. Там полк французский стоит. Скажешь, мол, партизаны. Ночевать в Завидово будут. Эскадрон всего. С припасами.

Егор сумрачно переступил с ноги на ногу.

— Не обессудь, барин. Как же все обскажу, коли я по-ихнему ни слова не умею?

— Толмача, дурак, тебе дадут! Живо пошел! Мало я драл тебя! Пошел!

Егор оседлал лошадь, пустился вниз по аллее.

Выехав на дорогу, оглянулся — дом скрылся за липами. И поскакал Егор не влево, к Знаменке, а вправо — к Завидову, что-то зло бормоча под нос, истово понукая коня.

…Что ж, из песни слова не выкинешь. Война не только героев творит, но и подлецов.

«Стоим лагерем в двух верстах от Витебска, снабжение отвратительное. Посылаю партии людей за добыванием провианта. Они возвращаются с хорошей добычей, которая не дает нам умереть с голоду.

Мародерство, конечно, развращает солдат, уничтожает дисциплину, способствует дезертирству и подвигает их на жестокости к мирному населению. Иные хвастливые их о том рассказы заставляют содрогаться. Старые солдаты полностью утратили всякое нравственное чувство; новобранцы же, еще совсем недавно кроткие и человеколюбивые, видя такой пример и результат, начинают подражать ветеранам, а то превосходят их в жестокости, щеголяя в ее проявлениях друг перед другом. (Замечу в скобках, что полезное с одной стороны мародерство имело и оборотную медаль — частенько наши солдаты, отдаляясь за добычей и за 20 и за 25 верст от основных сил, сами становились добычей диких казаков, все более досаждающих нам, и бывали ими жестоко наказаны. Что ж — на войне, как на войне.)

В войсках уныние. Нравственный дух представителей других стран и народов сильно поколеблен. В то время как французский солдат все еще отличается своей природной веселостью, любовью к завоеваниям и господству над низшими расами. Все это помогает поддерживать бодрость духа, легче переносить неизбежные на походе лишения.

Император ждал в Витебске депутацию русских для переговоров, однако в своих расчетах ошибся. Более того, принял за достоверное сообщение об успешном покушении на Александра и ожидал, как следствие этому, революции и перемены системы войны, каковая — уже ясно — была нам крайне необходима.

Император (наивно) рассчитывал на восстание угнетенного русского народа против дворянства и даже, поговаривают близкие к нему генералы и маршалы, предпринял в том какие-то меры. Мне лично известно, что ему удалось вступить в переговоры с казаками, на коих Император обещал им создать собственное независимое государство. Переговоры успехов не имели — русское владычество, видимо, им предпочтительнее французского. Что ж, рабская натура предпочитает не менять хозяина.