Узкая дорожка делает ещё один змеиный изгиб, ручеёк журчит, почти не слышный из-за рёва своего большого брата внизу (если бы на этом месте, следуя причудам холмистой местности, не установили звуковой экран, приглушающий рёв, то мы бы не услышали ничего из того, что несёт ручей), с которым он скоро сольётся. Где-то наверху, должно быть, много родников. Самые сильные из них были вшиты в вену высокогорного венского водопровода. Под тем предлогом, что здесь им очень круто, на этом месте остаются трое последних пожилых господ, которые до сих пор держались вместе. Они устраивают перекур с переговорами — осторожно, пожароопасно! — потом они снова вернутся назад. Карин Френцель, которую манит глубина, идёт дальше одна. Тот факт, что она моложе других, особенно заметно сказывается после обеда, между двумя и четырьмя часами — время, которые наши сенильные сениоры охотно проводят, ах, за сиестой. Ручеёк, кровотечение которого теперь сбегает по лесной почве вниз, впадает в треснутый бетонный бассейн, из которого он снова выбрасывается через своего рода сток. После этого ручью остаётся уже немного до скончания своих дней в гремучем потоке, о котором он, кажется, уже задумался, поскольку дело движется к тому. В бассейне вода запружена, но для чего? Может, для маленькой гидроэлектростанции? Плавательный бассейн неправдоподобен — кому здесь купаться? Для полива огородов? Сквозь деревья просвечивают какие-то каменные руины — неужто здесь было селение? В бассейне тёмная вода, зацветшая, застойная, хотя ручей живенько вьётся сквозь неё. Но он, кажется, не в силах влить молодую кровь в эту исконную жижу. Для чего служил этот бассейн? Дна не видно, замечает Карин, с любопытством подойдя поближе. Когда она склонилась над водой, ей показалось, что на неё глядит тусклый, потемневший осколок зеркала, а под ним тянутся извивы водорослей или другой растительности, клонясь то туда, то сюда, а потом снова собираются в атаку на свои корни. Бассейн, может быть, метра два глубиной, нет, глубже, — кажется, что вода в нём, далеко не достающая до краёв, легко доходит вниз, иногда тяжело дыша, до самого жерла Земли. Поверхность воды чуть заметно колеблется, будто мёртвые животные всё ещё упражняются в плавании. На поверхности вяло плавают несколько листиков: клён. Карин Френцель тупо смотрит на них некоторое время, а потом до неё доходит, что тут не так. Вокруг нет ни одного лиственного дерева! Лишь тёмные ели монокультурного леса. Откуда взялись эти листья? Кто или что бросилось в этот бассейн, из которого поднимается неописуемая гнилостная вонь, кто здесь так ударил по природе, что гулко разнеслись трубные звуки? Деревья не отражаются в тёмном металле воды, да и лицо Карин не даёт приличного оттиска, оно тотчас теряется в непроницаемости, которая растворяет всё, что к ней приблизится, как будто этот бассейн наполнен кислотой или другой разрушительной субстанцией. Листья лежат на поверхности совершенно неподвижно, а ведь должны бы хоть немного кружиться, метров, замаскировавшись ветвями, как войско. И в центре непроницаемости этого воинского подразделения природы, должно быть, кто-то прорубил окно. В другое измерение? Неужто сам ландшафт превратился в телевидение, вместо того чтобы выглядывать из него в виде заставки Австрии? Этот необозримый груз природы, который сейчас издал свисток, это прибытие на головной вокзал сути, которая хочет стать нашим домашним существом, ибо она теперь с силой врывается в Карин, пронизывает её через все отверстия, да, как будто это живое, но невидимое хочет прорваться сквозь заграждения на поп-концерт, а ему оказывают мощное сопротивление какие-нибудь охранники или телохранители, которые должны ограждать звезду, что взошла там, на небе, для того чтобы наш брат мог сколько угодно на неё смотреть и тосковать, но не хватать руками.

Воздух в горах часто выкидывает шутки с человеком. Иногда нельзя определить происхождение звука. Что-то коротко пролает не к добру Карин или ей назло, чтобы испортить ей те часы, которые она, по её мнению, здесь провела. На самом деле то было всего несколько минут. Вой лишь ненадолго появился и тут же снова покинул эту высокую сцену из воды, над которой он прозвучал. У женщины волосы встали дыбом. Этот вой мог бы остановить огромные толпы, даже не понадобилось бы вводить в действие вид исторгшего его зверя. Госпожа Френцель отвернулась, её путь тоже обратился вспять, и оба в панике ринулись прочь. Человек часто создаёт себе опасность сам: пожалуйста, не подходите близко к краю обрыва, он — самое последнее, чему вы должны послать привет, а у вас может не остаться времени на почтовую карточку. Сразу за последним поклоном всё обрывается, уходя на несколько метров вниз, к самому мосту. Там находится высокоактивная тяжёлая вода Вильдбаха, которую он еле подбрасывает вверх и еле ловит, игра, знакомая нам по многим кошмарным картинам, в которых воду приходится играть нам самим. Воздух тотчас останавливается, радио тоже замолкло на полуслове. Сразу после этого оно снова будет нервно и с дрожью (Карин еле нащупывает кнопку) включено, гнездо батарейки безжалостно разорено, женщине приходится раздумывать, туда или сюда плюсом, этот вечный вопрос потребителя, и через мгновение уже другой певец берёт на себя заботу о нашей беззаботности при помощи новой песни. Ему-то не приходится пробираться здесь сквозь загаженную чащу. Тем не менее глядь — и он сам произвёл кучку, радио подогревает нас и выдаёт ещё одну тёпленькую кучку блевотины — прямо нам в руки.

Что это там у перил моста, не женщина ли? Разве может так быть, что она, назло эстетике, носит такой же костюм, как и наша Карин Ф.? Подойдём поближе — а вдруг это и вовсе тот же самый? Карин Френцель ускоряет шаг, думает, что так и пойдёт дальше, она поддаёт газу но так и застывает в воздухе, как в замедленном кадре, потому что дальше всё круто обрывается, на много метров вниз. Карин запрокидывает голову, разжимает зубы для крика, всё остаётся там, где было, только она нет, но она видит, она видит, что там, внизу, который — низ — по прихоти силы тяготения теперь взял верх, там оперлась о перила женщина, от которой исходят пленительные чары бездны хорошего вкуса по части моды, светлое видение, ибо эта женщина, кажется, сама Карин и есть! Блистательная незнакомка! Блистающая ценником, в знак того, что этот костюм был уценён не ради одной Карин, но и другие могли купить его на летней распродаже. Итак, Карин только рот успела раскрыть, как с её губ сорвалась крохотная птичка крика, конечно же: слово не воробей, вылетит — не поймаешь; опасный груз — речь, которой загружена наша машина, но сегодня этот груз нам уже не понадобится.

Ветер, пособник. Он тяжело несёт этот наш неартикулированный крик. Острые обломки скал вправлены здесь в ожерелье природы, которую мы пытаемся оттолкнуть от себя, если она подступит к нам вплотную. Хорошая ювелирная работа! Вильдбах ворочается в своём ложе, он чувствует себя прекрасно, потому что только что поел. Откуда берётся пена на его волнах? Что за нежную вещь, которая переносит только мягкую воду, здесь ещё раз мягко простирнули? Гора, ограждающая реку, пылает, как пожар. Мини-радио летит рядом с Карин. Прибор и его хозяйка находятся здесь в мёртвой зоне, где звук не может добиться своего, расшевелив слушателя песней. Сколько может эта сорвавшаяся женщина биться головой о стену, чтобы выйти из себя? — стена не отодвигается, защитный клапан не срабатывает, и она варится в самой себе. Ландшафт вдруг разом потерял звукопроводность, как будто всё это время он был панельным домом, который внезапно исчез. Что-то более могущественное теперь ограждает падающую. Ветер снова поднялся, как стена, на которой это тело повисло, зацепившись лишь кончиками пальцев. Это как если бы ветер тоже разом замер, свежесфотографированная морская волна, на которой застыл серфингист. Или он скапливается, ветер, в одном гигантском кране, где он ждёт, когда же его выпустят на волю? Или природа застыла в броске против нас? Карин распрямилась, грубо брошенная, но удачно приземлившаяся, даже с облегчением, в своём спортивном костюме, аппетитная, как эскимо. Только она немного бездыханна. Она кажется немного нерезкой на собственной фотографии. Хватая воздух ртом, она садится, да, там всё ещё стоит та, давешняя женщина. Из-за неё она и перегнулась так далеко за край скалы. Не подумав и даже не переведя дух, Карин бросает этой женщине свой привет. Слова падают на мокрую, окаченную брызгами землю. При таком рёве воды ведь ей же ничего не слышно, Карин! Оба слова канули в природу, которая бы лучше превратила всех нас в листья, чтобы мы болтались на своих стеблях, а не болтались где попало, где на табличке написано: частное владение. Мы, в конце концов, пример для природы, так мы созданы, поэтому и вести себя должны примерно, как природоохранные движения говорят нам прямо в лицо, а собственникам природа — за спиной. Ведь собственность — нечто незыблемое, тогда как природа воплощает подвижное.