Здесь присутствовали какая-то мягкость, тепло, обещание нового начала. Возможно, благодаря золотистому солнцу. Возможно, из-за удаленности от болезненных воспоминаний. А возможно, как пишут поэты, время залечило раны.

А может быть, его сердце наконец сказало ему, что невозможно жить одной только ненавистью, сердцу нужно и другое питание – немного любви, немного смеха, немного надежды.

Впереди на дорожке Роб увидел золотое сияние, сверкающий факел, зажженный солнцем, приводящее в смятение сочетание длинных золотистых волос и мешковатого грубого хлопка, противоречащих друг другу посланий…

Это была фотограф со свадьбы. Разумеется, Роб заметил ее тогда и удивился. Сначала он подумал, что ее одежда была явным вызовом, недвусмысленным обвинением в адрес богатых, которые потягивают дорогое шампанское, угощаются превосходной икрой и скользят по жизни в платьях от знаменитых кутюрье, шелковых смокингах и сверкающих драгоценностях.

Но по мере наблюдения за девушкой Роб решил, что в ее поведении не было ничего вызывающего, как раз наоборот. Она казалась кроткой, застенчивой, неуверенной и очень серьезно выполняющей свою работу.

Мешковатый деним был надет вовсе не из вызова, заключил Роб. Он призван скрывать, как длинные золотистые волосы скрывали ее лицо. Неужели у нее были шрамы, слишком безобразные, чтобы показать их окружающим? – задумался он с печалью и сочувствием.

Но когда она откинула назад голову, чтобы сделать одну из фотографий, золотистый занавес разошелся, открыв тонкие, фарфоровые черты бледного, как алебастр, лица. Ее глаза, такие серьезные, оказались светло-серыми, каким бывает ранний утренний туман.

Роба заинтриговала эта хрупкая, легкая и красивая молодая женщина, которая так ясно подавала сигнал держаться от нее подальше.

И вот теперь она стояла на обрыве рядом с его пентхаусом с видом на океан, по-прежнему наполовину из золота, наполовину из грубого хлопка.

Но теперь она была не одна. И в конце концов оказалась не такой уж хрупкой и застенчивой.

Она была с мужчиной, и они, пожалуй, сошли бы за молодых любовников, захваченных экстазом своей любви и с восторгом созерцавших солнечный закат, такие спокойные, романтические, нежные. Но он казался неприятным – отрицательная энергия, заключенная в черную кожу одежды, а она – жесткой и распутной. Он прислонился к пальме, страстный, сексуальный, а она прислонилась к нему. Его грубые руки шарили по ее телу, чтобы все видели, что эта территория принадлежит ему.

Она принимала эти интимные исследования без возражений, и ее золотистая голова была откинута назад, лицо обращено к небу, к розовым облакам.

Роб ускорил шаг, обойдя их так далеко, насколько позволяла узкая дорожка. Проходя, он увидел ее глаза. Бледный утренний туман сменился темным дымом, а серьезная ясность исчезла под остекленевшей поверхностью. Когда он шел мимо, ее взгляд скользнул по нему, не узнав. На него посмотрели пустые, безжизненные глаза, но что они увидели? Показался ли он ей чудовищем, искаженным и гротескным? Или оказался вихрем света и цвета? Или вообще ничем, не увиденный невидящими глазами тусклый образ в туманной мгле?

Роб быстро прошел мимо, желая, чтобы ему так же быстро удалось выбросить ее из головы. Воспоминание о хрупкой, легкой женщине, увиденной на свадьбе, до сего мгновения не оставляло его ни на минуту. И теперь это колдовское воспоминание было поколеблено, хрупкость безжалостно разрушена тем, что он увидел.

Новое гнетущее воспоминание преследовало его, как раньше приятное, но теперь к нему присоединилось другое чувство – злость. Роб был зол на них обоих, на мужчину – за его явное неуважение к ней, на женщину – за то, что позволяет так с собой обращаться, и на них обоих – за то, что они своим видом отравили приятный летний вечер.

– Извини, – сказал Марк, когда наконец добрался до квартиры Уинтер в одиннадцать вечера.

– Так вот что значит быть врачом? – с мягким упреком и ослепительной улыбкой спросила Уинтер. Она была так счастлива видеть его!

– Нет, – решительно отозвался Марк. – Если бы я был врачом, я бы вообще не пришел. – «Когда я буду врачом, вечерние дежурства станут еще длиннее».

– О! – Удивившая Уинтер резкость в голосе Марка застала ее врасплох, стерев с лица улыбку и заронив сомнение в искрящиеся фиалковые глаза.

Тон Марка отразил усталость и непрерывную тревогу, терзавшую его с того момента, как он покинул постель Уинтер. Эта тревога была напоминанием о тех тщательно продуманных планах, которые он выстроил для своей жизни. «Не привязывайся. Подожди хотя бы до тех пор, пока не закончится твоя послеуниверситетская практика. Для любви там времени не останется. И это будет непорядочно. Ты слишком хорошо знаешь, что может случиться».

Марк уже заранее посвятил четыре ближайших года своей карьере, как сделал это с тремя предыдущими. Это не было жертвой, это было осознанным выбором. Марк любил занятия в медицинской школе и с радостью ждал более сложных задач и более высокой ответственности, связанных с работой в больнице после университета. Он очень много занимался, получал самые высокие оценки, и его мечта – работа с проживанием в Массачусетской центральной больнице в Бостоне – была близка к осуществлению.

Разумеется, у него были женщины, серия идеальных взаимоотношений – секс без чувств, страсть без обязательств, смех без слез, отмененные свидания без сожаления.

Марк сделал свой выбор, выстроил свои планы, и до сих пор это было легко. Конечно, это включало и бессонные ночи, и усталость. И всегда – целеустремленность и решимость.

Но этого Марк и ожидал, планировал это.

Марк не запланировал лишь Уинтер Карлайл. Он даже не представлял, что его могут охватить такие чувства. Тревоги обрушивались на его разум, но все эти ракеты перехватывались и уничтожались в воздухе воспоминаниями о Уинтер. Она уже стала частью его, быстро и уверенно нашла себе дом в его сердце и в его разуме.

А как же его планы?

Марк взглянул в фиалковые глаза, испуганные, обиженные и смущенные его резкостью. Он дотронулся до щеки девушки и тихо прошептал:

– Я соскучился по тебе.

– Я тоже по тебе соскучилась, – негромко пробормотала Уинтер, но смущение и неуверенность не отпускали ее. Она немного отступила. – Есть хочешь?

– Я хочу тебя, – улыбнулся Марк, пытаясь ее подбодрить.

– После твоего звонка я прошлась по магазинам.

Это оказалось так увлекательно – купить для Марка продукты в торгующих деликатесами магазинах Брентвуда и Санта-Моники, а потом накрыть маленький кухонный стол, поставив на него розовато-лиловые фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы для шампанского и вазу с маргаритками, и приготовить блюдо копченой лососины, нарезанные ломтиками груши и яблоки, и сыр, и икру. Так увлекательно, но сейчас…

– Ты сказал, что не успел поесть.

– Уинтер… – Губы Марка нашли ее губы, доказывая, как он изголодался по ней, извиняясь. Она не виновата, что перевернула его мир вверх дном. Он повторил: – Я соскучился по тебе.