Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Париж, который сам по себе никому еще никогда не повредил, оказался большой Ириной ошибкой, потому что Сашка на родине боготворимого им с детства Дюма-отца расправил крылья в полную силу и удержать полет его души и тела стало совсем невозможно…
…Итак, Стефка, па тот момент поостывшая к романской филологии, Анна, свободная по определению, Ленка, мучительно переживавшая пароксизм любви к Сашке и забредшая от тоски в общежитие, и Фатьмуша, всегда готовая на все, но не до конца, решили в меру сил и возможностей поразвлечься. Просто, так сказать, повалять дурака.
На эту роль они определили утонченного и двусмысленного, как персидская миниатюра, Рената, который почему-то в тот вечер без цели слонялся по общежитскому коридору. И, может, выбор этот был не совсем случайным. Что-то притягательное тлело во всем смуглом, сухом теле Рената. Тлело и было готово, как хворост, вспыхнуть в любую секунду. Вот такую «дружбу народов» затеяли на ночь глядя четыре скучающие валькирии.
Для мероприятия были пущены в ход все имеющиеся наборы косметики и все самые нетривиальные наряды. Стефка навесила на себя свою разнокалиберную и разномастную бижутерию и накрутила на чресла пеструю псевдоцыганскую шаль.
Ленка напялила немыслимо прозрачную и открытую со всех сторон блузку, Фатьма водрузила на голову что-то вроде чалмы и оголила не худой животик. Анна же, не слишком себя утрудив, изображала просто романтическую барышню без особых претензий: скромное шелковое платье и бело-черная искусственная роза на плече. Собрались в комнате у Фатьмы. Еду и выпивку кое-какую сообразили. О конечном результате своих действий не думали.
Пришел Ренат, огляделся, ничего не понял, но остался. Выпили и закусили. Потом Стефка, апеллируя к Ренату, исполнила некое подобие цыганского танца под «Аббу». Опять выпили. Фатьмуша дозрела до танца живота. Получилось у нее вполне профессионально, гены все-таки. Ренат молча наблюдал из угла цепкими глазами. Потом все вместе просто потанцевали что-то быстрое под» Армию любовников».
Наконец Стефка объявила белый танец. Ренат быстро вскочил и пригласил Анну. Вероятно для того, чтобы опередить направлявшуюся к нему Ленку, от которой всегда неизвестно было чего ожидать.
Он легко обнял Анну и чуть-чуть привлек к себе. Он почти ничего не делал, просто танцевал, но Анна каким-то образом становилась все ближе и ближе к его излучающему сухое тепло телу. Одна Аннина рука была закинута ему за спину и касалась его голой смуглой шеи, другая, вместе с его рукой, была опущена. И пальцы этих рук были переплетены, и сухая, почти шершавая ладонь Рената плотно прижалась к ее ладони. Контур замкнулся, и ток пошел.
Тогда другая рука Рената осторожно спустилась по Анниной спине вдоль позвоночника к пояснице. Он ласково надавил на податливое углубление и окончательно прижал Анну к себе. И при этом сказал, что она удивительная и что с нею хочется быть всегда.
Анна не стала подвергать спектральному анализу двусмысленный глагол «быть», а просто к его сухим горячим губам прижала свои горячие сухие губы, и Ренат моментально раскрыл их сильным и прохладным языком. Остальные участницы маскарада делали вид, что танцуют и ничего не замечают. А внутри Анны заполыхало такое пламя, что впору было тушить из любого попавшегося под руку шланга, и, кажется, к этому все шло. Каждая из подруг с радостью уступила бы им свою комнату, лишь бы наконец-то свершилось.
Но тут Ренат на секунду выпустил Аннину ладонь, и Анна успела включить голову. Быстренько оценив происходящее, она поняла, что ситуация, в сущности, вышла надуманная и никакой такой любви вдруг нарисоваться между ними за последние полтора часа не могло, а если и могло, то это надо еще проверить. К тому же Стефка почему-то заплакала, и общее веселье разладилось.
Анна сказала, что все, хватит на сегодня. Ренат проводил ее до комнаты, буквально распластал на дрогнувшей двери и долго целовал, но решения своего Анна менять не стала. Ренат сказал, что завтра будет ее ждать.
Анна приняла холодный душ, легла и даже стала засыпать, как тут ее внимание привлек уже понятный звук: точно кого-то спиной прижали к двери и потом этот кто-то начал несколько сползать по двери вниз. Смутные предположения достигли Анниного утомленного переживаниями мозга, но были отметены как заведомо ложные.
Скоро вернулась и тихо улеглась в свою постель Стефка.
Утром Анна решила, что, поскольку завтра суббота, то махнет-ка она вечерним на выходные в Ленинград, чтобы вдалеке от будоражащего объекта проверить свои чувства и все решить на свежую голову. Сказано — сделано.
Вечером Ренат стоял на платформе Ленинградского вокзала и махал вслед удаляющемуся поезду. На другой день вечером позвонил не он, а почему-то Фатьма и спросила, когда Анна собирается назад. Анна сказала, что в понедельник утром, и сообщила номер поезда.
Нескольких часов, проведенных в родном, но совершенно постороннем сейчас городе, Анне хватило, чтобы понять, что чувства ее не утихают, а, наоборот, все набирают ход, точно скорый поезд, которым она ехала домой.
Осознав это, Анна надыбала в глубинах старого платяного шкафа длинный и вместительный плюшевый халат синего, с лазурным отливом, цвета. Конечно, таких заграничных легких и как бы самих по себе распахивающихся халатиков, каку Стефки, у нее не водилось, но и этот был ничего. Садясь вечером в поезд «Ленинград-Москва», Анна чувствовала, что готова ко всему.
…На перроне в понедельник ее никто не встречал. Это было странно, потому что до лекций оставалось еще больше часа.
За весь день ни Рената, ни Стефку Анна не увидела ни на лекциях, пи в общежитии. Вечером с сердцем, стесненным жуткими предчувствиями, она сидела напротив Ленки и Фатьмы и требовала отчета о том, что произошло в ее отсутствие. Подруги мялись и смотрели испуганными глазами. Потом Ленка, как старшая и самая опытная, взяла инициативу на себя.
В общем, картина вырисовывалась такая. Вечером, проводив Анну, Ренат вернулся в общежитие и зарулил в Аннину со Стефкой комнату, чтобы, как он потом сказал, чувствовать себя поближе к Анне.
Там со слезами к нему на грудь бросилась Стефка, которая изнемогала уже с момента их почти случайного прощального поцелуя у двери. Ну, плакать-то, положим, она начала еще
