на русском почти так же, как и я, я хотел было заметить, что мы, видимо, друг другу все-таки не совсем чужие, но не решился, и просто отошел в сторону.

Как и в Минводах, здесь на всех платформах стояли киоски, и одна из буфетчиц на вопрос, нет ли у нее для меня какой-нибудь работы, ответила, что, если у меня есть силенка, то работу мне лучше поискать на Товарной – там она есть всегда. И это – всего в паре остановок электрички от вокзала.

Как именно я добрался до Товарной, уже не помню, но работу там и в самом деле долго искать не пришлось.

– Эй, парнёк, хочешь заработать пятерку?! – окликнул меня высокий, крепко сбитый мужик первой или даже второй степени небритости.

Признаюсь, мне бы очень хотелось выглядеть именно так, как он – в смысле небритости. Хотя мне было уже 17 лет, у меня, в отличие от большинства ребят из класса, упорно отказывалась расти борода, да и тот пушок, что пробивался над губой еще никак нельзя было назвать даже усиками.

– Разгружать вагон сможешь? – спросил он, когда я кивнул. – Выдюжишь? Еще один человек нужен…

За все годы учебы в школе у меня было три особо ненавистных предмета: труд, военное дело и физкультура.

Каждый урок физкультуры превращался в муку, так как единственное, что я со своими лишними килограммами умел более-менее хорошо – это кувыркаться. Весь этот бег, прыжки в высоту или через козла, через которого я так никогда в жизни и не сумел перепрыгнуть, были для меня адом, и я считал минуты до конца урока. И, что самое интересное, даже после того, как я похудел в этом смысле ничего не изменилось.

Но природа брала свое, и однажды я с удивлением обнаружил, что выше локтя у меня как-то сами собой появились небольшие мускулы, и толкнуть штангу килограмм в 60-70 особого труда для меня не представляет. А значит, и на погрузке я вполне мог поработать.

Я стал шестым человеком в бригаде, которая должна была разгрузить вагон с молодой картошкой. Технология работы была простая: три человека набирали картошку лопатами в корзины, а остальные трое сбрасывали эти корзины в подъехавший к вагону грузовик. Затем, когда грузовик отъезжал, мы менялись местами.

На время работы я снял пиджак и рубашку и закатал брюки. На улице было довольно прохладно, но холода я не чувствовал – я впервые в жизни занимался физическим трудом, и был какой-то свой азарт в том, чтобы поднимать каждую следующую корзину и вытряхивать ее в грузовик. Да и прислушиваться к разговорам напарников было интересно – почти все они, как выяснилось, были недавно с «зоны», и то и дело вспоминали какие-то истории про блатных, воров в законе и побеги.

Одна из историй – о том, как одна кодла решила дать деру из колонии, взяла какого фраера в качестве «коровы», а тот на первой же стоянке возьми их всех и пореши – почему-то особенно запомнилась.

Небритый мужик, оказавшийся бригадиром, некоторое время присматривался, как я работаю, потом подошел и сказал:

– Не так ты делаешь! Ты корзину не стряхивай, а опрокидывай – иначе руки устанут, и скоро начнут отваливаться!

Совет оказался, кстати – к этому времени руки у меня уже начинали болеть. Начав работу еще до полудня, к сумеркам мы ее закончили, и повалились отдыхать прямо на пол вагона. Потом к вагону подошла женщина в грязном халате и стала рассчитываться с бригадиром.

Получив тонкую пачечку денег, тот раздал каждому по червонцу, а мне – синюю пятерку, и спросил:

– Ну что, хавать будем? Тогда скидываемся по рублю! Без пацана – пацан свое уже заплатил.

Потом кто-то сбегал за жрачкой, мы сели, помнится, под светом фонаря где-то в сторонке, но совсем недалеко от рельсов, и расстелили газету «Известия».

На первой полосе красовалось фото какого-то чернокожего в расшитом золотом то ли платье, то ли халате, и было написано, что в Москву прибыл «большой друг нашей страны».

– Вот потому что у нас друзья такие ху…вые, мы так ху…во и живем! – кинув взгляд на газетное фото, заметил бригадир, бывший, видимо, по совместительству немного философом.

На газете тем временем появились хлеб, копченая и жареная рыба, оказавшиеся просто сказочно вкусными соленые огурцы, упаковка масла и несколько бутылок сладкого вина – может быть, это был знаменитый «Солнцедар», названия на этикетке не помню.

Выпивать и закусывать мы начинали под радио, но тут диктор предложил «прослушать концерт для скрипки с оркестром ми-минор Мендельсона».

– Ну вот буду я еще этого жида слушать! – пробурчал бригадир и выключил радио.

Затем посмотрел на меня, уже надевшего рубаху и пиджак, и добавил:

– Извините, если кого обидел…

Но я и не обиделся. В конце концов, оскорбили ведь не меня, а Мендельсона, и бригадир не мог знать, что у нас похожие фамилии.

Мне нравились эти простые русские люди, и именно о таких я и собирался писать в будущем. Как-то незаметно в нашей компании появился седьмой – невысокий, худенький, такой типичный русский мужичонка, евший и выпивавший наравне со всеми. Возможно, он был приятелем одного из бригады, или даже всех этих мужиков, кроме меня.

Он тоже – может быть, от выпитого – казался мне добрым и милым человеком, как и все остальные. Все мы перешучивались, балагурили, и я тоже пытался вставить в общий разговор свои пять копеек. И тут…

Клянусь, я до сих пор не знаю, что произошло – сказал ли я что-то лишнее, или что-то не так сделал, но вдруг этот мужичок, оскаблился, на полусогнутых ногах, выгнув вперед тело пошел на меня, и тут в его руке блеснула финка.

Его лицо, только что такое добродушное, вдруг резко изменилось, и теперь на меня смотрел и шел самый настоящий зверь, которому не ведомо ничто человеческое и который, начав надвигаться на добычу, уже не остановится.

Сглотнув слюну, я оглянулся. В принципе, можно было бежать – пути за спиной уходили в неведомые дали, но не было никакой гарантии, что он не начнет догонять и не вставит перо в спину.

Оставалось только драться, и, когда я понял это, страх прошел.

Теперь все мое внимание сосредоточилось только на приближающейся финке, которую надо было отбить. Даже не на финке, а на той руке, что ее держала… Я почему-то был уверен, что физически он слабее меня, и я смогу отбиться. Но пережитый тогда в течение нескольких секунд страх я