Не желая верить услышанному, Думанский впился пальцами в телефонную трубку, мысленно взывая к милосердию страшного вестника, будто тот, подобно святому угоднику, мог сотворить чудо.

— Сатин убит?! Но этого просто не может быть! Это невозможно, несправедливо… За что, в конце концов?!

Ему никто не ответил. В полицейском управлении уже повесили трубку. Бедный Викентий Алексеевич стоял ошарашенный возле своего письменного стола. Его рассеянный взгляд блуждал по следственным документам, которые еще вчера держал в руках его ассистент, можно сказать, едва ли не единственный друг, и вот теперь этот еще толком не познавший жизни молодой человек найден мертвым Бог знает где… Внезапно снова противно затрезвонил телефон. На сей раз барышня так же бесстрастно сообщила, что адвоката вызывает некий Ландау. «Хм… Ландау — один из уважаемых клиентов». А тем временем трубка уже настойчиво вещала:

— Господин Думанский? Мое почтение! Говорит Ландау…

— Да, я слушаю.

— Это я, Марк Ландау! Ваш постоянный клиент, неужели вы могли забыть? Впрочем, я сейчас, к сожалению, совсем не обладаю временем, чтобы распространяться о нашем сотрудничестве… Викентий Алексеевич, вы себе не представляете, в какой жуткой ситуации я оказался: меня обвиняют в мздоимстве, казнокрадстве! Вообразите — я звоню вам из жандармерии! Я АРЕСТОВАН!!!

Думанский вспомнил одного из своих назойливых клиентов, общение с которым всегда было для него малоприятным.

— Да, господин Ландау. Вашему положению не позавидуешь…

— Еще бы! — голос на том конце провода приобрел явно возмущенные ноты. — Эти обвинения… Поймите же — это полный бред, наветы моих врагов! Вы единственное мое спасение в сложившейся ситуации, вы та соломинка… Да, вы, только вы можете мне помочь — такому адвокату по силам вытянуть любое дело!

Викентий Алексеевич ответил отрешенно, но вполне категорично:

— Увы! Вынужден вас огорчить: я не могу, Марк, я не могу… Я сегодня потерял единственного ассистента, близкого друга, в конце концов. Могу лишь посоветовать обратиться в адвокатскую контору Привалова. Он вполне компетентный защитник.

Не дожидаясь реакции Ландау, Думанский положил трубку на рычаг и с силой придавил ее, будто этим он мог на ближайшее время избавить себя от любых звонков…

На «место происшествия», как обычно указывалось в протоколе осмотра, Думанский добрался сам, не дожидаясь посланного за ним мотора. Там уже вовсю орудовали судебный врач, фотограф и следователь. Полицейские, как положено, ограждали исполнявших свои привычные обязанности профессионалов от вездесущих зевак, нищих и прочих любопытствующих, желающих взглянуть на тело, насильственно разлученное с душой.

«Праздному сознанию всегда недостает сильных эмоций. Чужая трагедия для толпы — не более чем захватывающее зрелище. Обыватель жаждет хлеба и зрелищ. А желательно — крови», — в который раз убедился Думанский.

Труп лежал в конце небольшого тупичка. С одной стороны виднелось серое пятно старого дровяного сарая, напротив рябила ничем не примечательная ограда небольшого казенного садика, а спереди, закрывая полнеба, нависал глухой брандмауэр многоэтажного доходного дома. В глаза бросился рисунок на стене, второпях намалеванный сажей: роза, как бы распятая на четырехконечном латинском кресте. Нечто подобное Думанскому где-то уже случалось видеть.

В позе еще не рожденного плода на грязном, затоптанном снегу лежал Сатин. Сильно изуродованное лицо его, ухоженная шевелюра, одежда, дорогие модные штиблеты, как-то нелепо выглядевшие на убитом, — все было в крови. Адвокат вспомнил, что Сатин происходил из давно обедневших мелкопоместных дворян и, кроме старухи-матери (да и то где-то под Екатеринбургом), родных никого не имел. «Наг я пришел на эту землю, наг и уйду», — отдалось эхом где-то внутри, и тут же больно кольнуло в сердце. «Эх, Алексей Иванович, Алексей Иванович! Какой бес занес тебя в эту трущобу? Кто знает, как все могло случиться, не уехал бы ты из родных мест в Петербург „юриспруденцию долбить“?[14]О лаврах законника мечтал, а вышло-то вон что… Несчастье вышло… Как нелепо, Боже!»

Показания Думанский давал в каком-то полусне, чувство нереальности, абсурдности происходящего не покидало его. Сквозь этот морок он слышал голоса криминалистов, деловито обсуждавших предполагаемые подробности случившегося. До его слуха долетали и отдельные реплики праздной публики — неуместные вопросы, нелепые советы полицейским, и только последние, как ему показалось, вели себя подобающе ситуации: грозное молчание и физическая сила сдерживали тупой напор пошлости.

Наконец дознаватель прекратил задавать вопросы и, убедившись, что с адвокатом можно быть откровенным, продемонстрировал ему небольшой обрывок дорогого черного кружева и что-то напомнившую золотую серьгу с крупным голубым камнем (сапфиром на вид) в обрамлении бриллиантов:

— Вот, извольте видеть. Нашли любопытные улики — кружево бельгийской работы, судя по предположению эксперта, приобретено в торговом доме «Новости» на Перинной линии, а украшение на вид подозрительно дорогое. Не бижутерия ли? Еще предстоит установить… Преступление, по характеру нанесенных ранений, надо полагать, совершено женщиной. Сейчас-то всё уже затоптали, успели, однако, сфотографировать след дамского ботинка — небольшой, но отчетливый. Обувь была с острым каблуком, которым преступница явно воспользовалась при убийстве. Собственно, во всем почерке — типично женская истеричность. О выдержке и хладнокровии убийцы и говорить не приходится: видите, как обезображено лицо, месиво сплошное! Точно в исступлении — было нанесено много ударов, и все как-то неумело… Простите за эти подробности, но вы же понимаете — тут все детали важны, тем более такие «говорящие». На туловище повреждения тоже небольшой глубины — это явно от каблука, локализация в случайных местах: опытный преступник всегда знает летальные точки. В общем, или хотели помучить, или сил было маловато, чтобы сразу, наверняка… Я понимаю, вам тяжело слушать, но что поделаешь! Ваш коллега умер от потери крови, не сразу — таково заключение нашего медика… Да! Что интересно — денег не взяли. Мотивы преступления могли быть интимного характера, в связи с чем у нас к вам деликатный вопрос: покойный ничего не говорил вам по поводу своих отношений… ну, сами понимаете, какого рода?

Сатин был холост, в отношениях с противоположным полом щепетилен — за это Викентий Алексеевич мог ручаться, более того — ближайший подчиненный, уже полгода служивший в его бюро, порой казался ему юношей, требовавшим отеческой опеки, возможно даже не успевшим познать женщину. Впрочем, знай Думанский что-либо подозрительное о любовных связях Алексея Ивановича, и тогда не считал бы себя вправе предавать огласке чужие тайны, подавать повод для досужих сплетен о достойном человеке. Словом, он, конечно же, ответил отрицательно на подобный вопрос.

Сыщик пояснил:

— Дело в том, что по роду моей деятельности меня интересует только та информация, которую могут подтвердить окружающие или эксперты, — и в ожидании новых подробностей дознания обернулся к ассистенту, на месте заполняющему протокол.