— Трудный был бой?

— Не слишком-то. Но, видишь, слегка неудачный. Впрочем, мне повезло больше, чем моему противнику. — Парень радужно усмехнулся, продемонстрировав великолепные зубы. — Царапина-то заживет. А твоему другу вообще не подфартило.

— Что? — Я не сразу сообразил, о ком вообще можно было так сказать.

— Руйшу. Руйшу не выгорело.

— В каком смысле?

— Да ни в каком. Убили его. Я видел, как выносили тело.

До меня эта информация дошла лишь с большим запозданием. Я успел что-то промычать в ответ, кивнуть головой, сделать лицо, которого, как мне казалось, собеседник ждал от меня… Потом он стал рассказывать что-то о своем бое, а я вдруг осознал, что же такое услышал…

И из головы разом вылетели и впечатления от собственного боя, и интерес к чужому. Руйш, парень, так настойчиво пытавшийся сделать отсюда ноги, не сумел выжить. Наверное, он чувствовал, что для него все это веселье хорошим не закончится, поэтому так упорно пробовал каждую возможность убежать, которая только ему представлялась.

Стало холодно и неприятно, еда потеряла вкус. Я попробовал вина и даже оценил тонкий его букет, но никакого удовольствия не получил. Отдых и расслабленность упорно перешибало одно веское соображение: почему я сегодня остался в живых? Потому, что повезло. Ну да, Руйшу тоже два раза везло. Или три, не помню. Я ведь дерусь не так, чтоб хорошо. Хреновенько дерусь, особенно если сравнивать меня с мастерами. Как мне должно везти, чтоб выживать и в будущем?

Вот только что тут можно сделать? Сбежать Руйшу не дали, не позволят и мне. Остается только тренироваться и научиться драться так, чтобы мои шансы стали хоть чуть больше. Даже если этого будет недостаточно, лучше умереть сражаясь. Просто ложиться и давать себя добивать слишком страшно.

Жалко Руйша. Не выразить, до чего жалко.

— А что, здесь всегда кого-то из пары убивают? — спросил я, прервав рассказ раненого о каком-то бое год назад, в ходе которого умерли все, и довольно быстро. Глаза жгло, и казалось, что если перевести ощущения в разговор, с собой проще будет справиться.

— Почти всегда. Иногда император приказывает биться не до смерти, но это бывает очень редко. Или какую-нибудь из своих наложниц спрашивает, хочет ли та, чтоб проигравшего добили. Некоторые из них иной раз просят пощадить.

— И щадят?

— Ну, в таких случаях да. Но это очень редко происходит. Не стоит на это рассчитывать.

— Я и не рассчитываю, — буркнул раздраженно.

В открытую дверь завели сразу двух парней из тех, что прибыли сюда с нами. У одного была перебинтована голова, но смотрел он весело и сразу же первым делом кинулся к лохани с водой. Потом — к кувшину с вином.

— Уже три трупа, между прочим! — радостно сообщил он, оторвавшись от горлышка. — И не знаю, вытянет ли последний. Может, станет четвертым.

— Ты оптимист, — протянул раненый, вяло поднимая глаза.

— Ну так что ж… Лучше они, чем мы.

— «Мы» — это кто?

— Ну кто-кто… Я, например. Блин, каждый раз прямо чувствуешь, как это классно — жить! — воскликнул «весельчак», запуская руку в блюдо с остатками еды и копаясь там, словно в каких-нибудь огрызках или отбросах. Я порадовался, что уже наелся. — Вот почему я люблю эту работу! Вот почему!

— Мы прониклись уже, — огрызнулся третий, не раненый, судя по всему, мало расположенный болтать или чему-либо радоваться. — Заткнись, наконец.

— А ты чего с похоронной рожей, будто мать родную закопал? Мы ведь живы, что это для тебя — горе, что ли?

— Я не собираюсь ничего тут с тобой обсуждать. Понял? Отвяжись.

Мне оставалось лишь отвернуться и всем дать понять, что этот разговор не только меня не касается, а я его не слышу. Пожалуй, я понимал обоих — и развеселившегося, и обозленного. У всех своя реакция на крайнее напряжение и встречу со смертью лицом к лицу.

Я сам себе удивлялся и в тот день, и в последующие. Мое спокойствие казалось мне странным, даже в чем-то ненормальным, но с другой стороны я был рад, что способен оценивать происходящее с холодной беспристрастностью. Трезвая оценка всегда намного полезнее эмоциональной.

Видимо, это просто шок. Я впервые вот так, просто, безыскусно и стремительно, терял знакомца, почти успевшего стать другом.

Слегка удивило, что по возвращении в замок (на спине все того же чешуйчатого существа с крыльями) меня отвели не в прежнюю скудную каморку, а в другую комнату, побольше, неплохо обставленную, с дверью без запоров снаружи, зато с небольшой задвижкой изнутри. Здесь обнаружились даже портьеры на окне, расположенном иначе, чем в прежнем закутке тюремного вида — в него хотя бы можно было выглянуть. Теперь я мог спать на настоящей кровати с мягким матрасом, сидеть в мягком кресле, присесть на удобный стул за настоящий стол.

Видимо, чужак, способный сдохнуть в первом же бою, не стоил подобной заботы. Приличные условия жизни заслуживал лишь тот, кто хоть на что-то оказался способен.

Мастер, пришедший в «мой» тренировочный зал на следующее утро, терпеливо дождался, пока я закончу комплекс упражнений, и осведомился:

— Я так понимаю, условия боя показались тебе подходящими?

— Разве что показались, — проворчал я. — Тот парень-то выжил?

— Выжил. Ты очень аккуратно его ударил, за дверью его легко залатали. Его величество не стал интересоваться судьбой проигравшего. Но в следующем бою ты вряд ли с ним встретишься.

— И не рвусь. Получается, чистая случайность, что в этой ситуации он выжил?

— Именно так. Ему повезло, как и тебе, ведь ты победил в первом своем бою. Очень хорошо.

— Кхм… А когда следующий бой с моим участием?

— Не раньше, чем через две недели, остальное же зависит от желаний его величества.

— Я понял, понял… Что-то еще от меня требуется?

— Только одно — тренировки. Качественные ежедневные тренировки.

«Я что, враг самому себе?» — захотелось мне ответить, но показалось бестолковым. Я ж не школьник, чтоб перед учителем оправдываться.

Немногое мне, в самом деле, оставалось. По утрам я вскакивал без побудки, не на заре, конечно, но лишь чуть позже, когда ближайший лес еще стоял в туманной вате по верхушки, а в прибрежном поселке не начинал звучать молот кузнеца. Разминался под мычание выгоняемых на пастбище коров (в замке их оказалось немного, но они были) и запахи растапливаемых печей. Когда к аромату дымка примешивалась явно посторонняя, но очень аппетитная нотка, тренировка временно прекращалась, я спускался умыться перед завтраком.

В такой жизни была своя прелесть, я заметил, что впервые за полгода сплю с особым вкусом и ем с удовольствием. Мир окончательно обрел формы и закономерности, и здесь мое мнение мало что значило… А если точнее, не значило ничего. И можно было расслабиться. Необходимость принимать решения вместе с обязанностью делать выбор осталась в прошлом.