— А что они хотели?

— Думали, что здесь склад, что есть что взять. Но я честно раздал долги твоего мужа, я был в курсе всех его дел. Да и кое с кого стряхнул долги, а как иначе? Но все это в прошлом. Сюда больше никто никогда не сунется. Правда, пришлось после всех этих разборок приводить в порядок дом. Ты бы видела, что стало со стенами, мебелью. Это просто счастье, что тебя здесь не было.

— Могу себе представить, что здесь происходило.

— Тебе незачем это представлять. Главное, все закончилось, и теперь ты спокойно можешь жить здесь. Сколько угодно. Да только ты ведь не для этого приехала?

— Нет, не для этого. Я приехала, чтобы повидать тебя и попросить поехать со мной. Одной мне не справиться.

— Что-нибудь случилось?

— Нет.

— Но мне и здесь хорошо.

— Я решила действовать. Хочу найти своих родителей.

— Понятно. Все никак не можешь успокоиться? Но зачем тебе это? Мы с тобой уже столько раз говорили об этом. Предположим, найдешь ты свою непутевую мать. Дальше-то что? Она пьяница или просто женщина, потерявшаяся в жизни. Или наоборот, с ней все в порядке, она замужем, у нее дети, твои братья и сестры. Ты что, собираешься их опекать? Кормить-поить? Эти люди для тебя чужие, и ты никогда не станешь им своей, сколько бы бабок ты в них ни вкладывала. Ты никак не хочешь понять, что общая кровь — еще не причина соединяться с людьми. Чужие подчас становятся гораздо ближе родных по крови. Поверь мне, тебе не стоит вмешиваться в чужие судьбы.

— Но я не собираюсь вмешиваться. Я просто хочу узнать, из какой я семьи, кто мои родители. Я, может, даже и не подойду к ним. Просто узнаю, имеют ли они отношение к музыке…

— Ты снова о той женщине? Ты не подумай, я не жестокий и не бессердечный…

Пока мы разговаривали, Ерема накрывал на стол. Он привез из города мою любимую рыбу, мои любимые пирожные. Да он на самом деле знал о моем приезде, он ждал меня! Выходит, каждый мой шаг был ему известен. И потому он был более-менее спокоен в отличие от меня. За целый год я не совершила ни одной ошибки. Жила под фамилией Лазарева, хотя все мои банковские счета были по-прежнему на имя Валентины Соленой. Как и банковская ячейка здесь, в Питере, где хранился основной капитал.

— Я понимаю, что тобой движет простое женское любопытство.

— Нет, Ерема, это не любопытство. Я думаю, что моими родителями были музыканты. И что моя мать — пианистка. Довольно известная в С., потому что я вспомнила некоторые детали из моего детства. Помнишь, тот дом, о котором я тебе рассказывала. Так вот, там были люди, музыканты, они, как и эта женщина, играли на рояле, прогуливались на лужайке вокруг дома с бокалами, думаю, в них было шампанское…

— Да ты была ребенком! Откуда тебе знать, что было в бокалах?

— Может, я и не знаю, что именно они пили, но думаю, что это было шампанское. И люди эти, повторяю, музыканты. Они что-то праздновали. Я хочу попасть в это общество, Ерема. Я оттуда родом, понимаешь?

— Да ты со своими бабками можешь попасть в любое общество.

— Нет, Ерема, ты ошибаешься. Деньги, конечно, помогут. Но я хотела бы войти в этот круг органично, естественно, понимаешь? Чтобы меня не воспринимали как вдову бандита, решившую купить себе место рядом с ними, а как человека, имеющего непосредственное отношение к искусству, к музыке. Но выучиться музыке я не могу, этому учат с детства. А вот научиться понимать искусство можно. И первый шаг я уже сделала.

— Теперь понятно, зачем тебе понадобилось покупать столько книг по искусству.

— Тебе и об этом тоже доложили?

— «Лекции по живописи Ренессанса», «Искусство гомеровской Греции». Как видишь, я даже запомнил названия некоторых книг. А не проще ли было выйти замуж за какого-нибудь профессора из местных, чтобы подобраться к твоей матери?

— Зачем же за профессора, когда можно за молодого и талантливого пианиста? — Я почувствовала, как краснею.

— Так ты в него не влюбилась? — Ерема широко улыбнулся и поставил передо мной бутылку вина и фужер. — Этот блондинистый пианист, Сергей Смирнов. Ты целыми днями слушаешь его концерты. Он для тебя просто средство забраться с ножками в с-кий бомонд?

— А твои люди отслеживают и мои предпочтения в Интернете? — Я покачала головой.

Вот интересно, как бы я себя вела, если бы знала, что за мной следят? И как же это хорошо, что я не пустилась во все тяжкие, не завела себе любовников. Вот было бы стыдно перед Еремой!

— Кто они? Питерские?

— Не они, а он, это всего один человек. Московский сыщик, из бывших следователей. Очень толковый. Он присматривал за тобой.

— После того как я потеряла телефон?

— Ты его не потеряла. Это он его у тебя забрал, когда ты пила кофе в какой-то кондитерской. Обстановка была такая, что не нужно было, чтобы ты звонила мне. Надо было отрезать канал.

— Понятно.

— Знаешь, у меня было время заняться твоим вопросом. Но не для того, чтобы ты разыскала свою мать и взяла на себя ответственность за нее. Я никогда не понимал баб, которые бросали своих детей. И уверен, что она тебе не нужна. Тут дело в другом. Важно, чтобы она, случайно узнав о тебе (счета-то на твое имя), не стала разыскивать тебя. Я просто хотел оградить тебя от этого, а потому всерьез занялся ее поисками.

Я отодвинула от себя тарелку с рыбой. Услышанное потрясло меня. Выходит, Ерема решил оградить меня от собственной матери!

— А ты не слишком ли много на себя берешь? — вскипела я. — Тотальная слежка, а теперь еще и это! И что? Скажи еще, что ты нашел мою мать!

— Я нашел человека, женщину, которая заменила тебе мать на первых порах. И это она дала тебе свою фамилию.

— Удочерила, что ли?

— Нет-нет, там все гораздо проще. Соленая Елена Николаевна. Это она нашла тебя на ступенях детского дома.

— И? Ерема, не тяни уже!

— Соленая была директором этого детского дома. Однажды утром она просто шла на работу и увидела тебя на крыльце. Ты была завернута в одеяльце. Она взяла тебя и записала на свою фамилию. Понимаешь, таким, как ты, подброшенным детям, могут дать любую фамилию, какая только взбредет в голову руководству.

— Значит, она не удочерила меня, а просто записала на свою фамилию?

— Да. Повторяю, может, ты не поняла. Соленая Елена Николаевна была директором детского дома, и таких, как ты, брошенных детей там было немало. Не могла же она всех усыновлять и удочерять. Но она, по свидетельству людей, с которыми я лично разговаривал, относилась к тебе с особой нежностью, была привязана к тебе. Да что там, она опекала тебя практически до своей смерти!

— Как это?

— Она умерла, когда тебе было восемь лет. Умерла скоропостижно, от сердечного приступа.

— А я? Я могла бы поговорить с теми людьми, с которыми разговаривал ты?