– Отлично, – сказал комиссар, рассматривая обстоятельнейший план.

– А тут, наоборот, неправильно число указано, – заметил Capo. – Девятое было в понедельник. А сегодня у нас одиннадцатое.

– Число указано правильно. Ты цепочку мне принес в управление в тот же день, когда ее нашел. Она у тебя в кармане лежала, когда ты пришел в комиссариат заявлять, что вы нашли Лупарелло, но ты мне ее передал после, потому что не хотел, чтоб видел твой товарищ по работе. Ясно?

– Если вы так говорите…

– И храни ее как зеницу ока, эту расписку.

– А теперь что, вы у меня его арестуете? – спросила женщина.

– Почему, что он такого сделал? – ответил Монтальбано, вставая.

В ресторанчике Сан Калоджеро его уважали, даже не потому, что он был комиссаром, а за то, что он был хорошим клиентом, из тех, кто понимает и любит хорошую кухню. Ему принесли свежайших морских петушков, зажаренных до хруста, маслу от жарки давали сначала стечь на тонкую прозрачную бумагу, в которую имеют обыкновение заворачивать хлеб. Завершали обед кофе и долгая прогулка по восточному молу. После он вернулся в управление. Фацио, завидев его, поднялся из-за письменного стола:

– Комиссар, там вас дожидаются.

– Кто?

– Пино Каталано, вы его помните? Один из двух мусорщиков, что наткнулись на Лупарелло.

– Скажи ему, пусть сразу заходит.

Он тут же понял, что молодой человек нервничает.

– Садись давай.

Пино опустился на самый краешек стула.

– Можно спросить, почему вы пришли ко мне домой разыгрывать комедию? Мне скрывать нечего.

– Я это сделал, чтоб не пугать твою мать, вот и все. Если б я ей сказал, что я комиссар, ее, может, удар бы хватил.

– Если так, то спасибо.

– Как это ты догадался, что это я приходил тебя искать?

– Я звонил моей матери, хотел узнать, как она там, – когда я уходил, у ней голова трещала, – и она мне говорит, что приходил человек, должен был передать конверт, но конверт забыл. Сказал, что сейчас принесет, но ушел и больше не показывался. Мне стало любопытно, и я попросил мать описать посетителя. Вы когда в следующий раз захотите прикинуться кем-нибудь другим, родинку под левым глазом заклейте. Зачем вы приходили?

– Один вопрос. Являлся к тебе кто-нибудь с выпаса спрашивать, не нашел ли ты, случаем, цепочку?

– Так точно, вы его знаете, Филиппо ди Козмо.

– А ты?

– А я ему сказал, что не находил, и это на самом деле правда.

– А он?

– А он мне сказал, что если б я вдруг нашел, тем лучше, он бы мне подарил пятьдесят тысяч лир, а если б нашел и ему не принес – мне бы крышка. То же самое, слово в слово, он сказал Capo. Только и Capo тоже ничего не находил.

– Ты заглянул домой перед тем, как идти сюда?

– Никак нет, сюда прямо.

– Ты сочиняешь всякие там пьесы?

– Никак нет, однако мне нравится иногда играть.

– А это тогда что такое?

И Монтальбано положил перед ним листок, который увел со столика. Пино посмотрел на него без всякого удивления и улыбнулся:

– Не-е, это не сцена из пьесы, это…

И вдруг, растерявшись, онемел. До него дошло, что раз тут не подмостки, ответную реплику выдать не так-то просто.

– Я тебе помогу, – сказал Монтальбано. – Это запись телефонного разговора, который кто-то из вас двоих вел с адвокатом Риццо, как только вы обнаружили труп Лупарелло и еще до того, как пришли ко мне в комиссариат заявлять о происшествии. Так?

– Так точно.

– Кто звонил?

– Я. Но Capo стоял рядом и слушал в трубку.

– Зачем вы это сделали?

– Затем, что инженер был человек известный, сила. И мы тогда подумали предупредить адвоката. Нет, не так, сначала хотели звонить депутату Кузумано.

– И почему не позвонили?

– Потому как Кузумано без Лупарелло – все равно что тот, у кого во время землетрясения не только дом провалился, но и деньги, которые под матрасом лежали.

– Объясни мне получше, почему вы предупредили Риццо.

– Потому как, не знаю, вдруг еще что-то можно было сделать.

– Что именно?

Пино не отвечал, он потел и водил языком по губам.

– Я тебе опять помогу. Ты говоришь, вдруг еще что-то можно было сделать. Скажем, переместить машину с выпаса и поставить в каком-нибудь другом месте, чтобы тело нашли там?

– Так точно.

– И вы были готовы на это?

– Ясное дело. За этим и звонили!

– И чего вы от него ждали?

– Что он, может, нам даст другую работу, сделает так, чтоб мы прошли конкурс на техников, найдет хорошее место, чтоб мы покончили с этим занятием мусорщиков поганых. Комиссар, да вы ж это знаете лучше меня: ежели попутного ветра нету, не поплывешь.

– Объясни мне самое главное: зачем ты записал ваш разговор? Собирался его шантажировать?

– И как же это? Словами, что он сказал по телефону? Слова ж – это дело такое, вылетели и нету.

– Тогда зачем?

– Поверите – хорошо, а нет – я переживу. Я этот разговор записал, чтоб мне его потом изучить, а то меня – а я человек театральный – он не убеждал.

– Не понимаю.

– Давайте так: допустим, то, что здесь записано, должно быть представлено на сцене, да? Теперь я, персонаж Пино, звоню с утра пораньше персонажу Риццо и говорю, что нашел мертвым человека, которому он и секретарь, и преданный друг, и товарищ по партии. Родней родного брата. А персонаж Риццо сидит себе и в ус не дует, спокойный, как удав, не тревожится, не спрашивает, где мы его нашли, от чего он умер, может, застрелили его или он в аварии погиб. Ничегошеньки, спрашивает только, почему мы решили позвонить именно ему. По-вашему, это нормально звучит?

– Нет. Продолжай.

– Никакого изумления, вот. Наоборот, пробует отгородиться от покойника, будто речь идет, примерно, о малознакомом. И сразу велит идти и делать, что полагается, то бишь заявлять в полицию. И трубку кладет. Не-е, комиссар, как пьеса это все будет неубедительно, публика засмеет, непохоже на правду.

Монтальбано отпустил Пино, оставив себе листок. Когда мусорщик ушел, он перечитал его еще раз.

Было похоже на правду, еще как похоже. Похоже до неправдоподобия, при условии, что в воображаемой драме, которая была не такой уж и воображаемой, Риццо до этого звонка уже знал, где и как умер Лупарелло, и только того и ждал, чтобы труп обнаружили как можно скорее.