Российские монархи всегда считали себя преемниками византийских царей — ив культурном, и в духовном, и в политическом смысле. В конце концов, не случайно женой московского князя Ивана III была Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора, принесшая на Русь светоч истинной веры и ее святыни. С тех пор русские монархи своим священным долгом считали освобождение Константинополя от власти турок — ведь это еще было и семейное дело. Эта идея окрыляла и оплодотворяла не один геополитический замысел российской внешней политики.

Триста пятнадцать лет спустя ум российской самодержицы был смущен и взволнован этим событием. Как можно оставлять братьев по вере, наследников великой империи под властью жестоких варваров? Как когда-то последний византийский император пал от меча мусульманского, так пусть теперь падет турецкий султан от меча православного, а из руин Стамбула поднимется во всей красе и ослепительном величии Царьград-Константинополь. «И на обломках самовластья напишут наши имена»… Да-да, имена российских царей, спасших православие и восстановивших Восточную империю. Россия же, как младшая сестра, возвращала Византии ее дом, но при этом становилась главной вершительницей судеб. В общих чертах таким был знаменитый греческий проект Екатерины Великой, который с некоторых пор занимал ее ум. Эта идея казалась императрице такой важной, что она не расставалась с ней до самой смерти и возвращалась к реализации этой геополитической стратегии, несмотря на неудачи и провалы. Более того, она завещала ее своим потомкам.

Идея изгнания турок из Константинополя волновала умы русских царей давно. Навели же на эту мысль братья-славяне, страдающие от турецкого ига, но не имеющие средств к восстанию: в XVII в. хорватский писатель, ученый и общественный деятель Юрий Крижанич недвусмысленно высказывался о том, что только Россия может избавить христианские народы от владычества богопротивных турок. В начале XVIII в. эта мысль пришлась по душе Петру Великому, и он со свойственный ему энергией принялся воплощать ее в жизнь. Так начались войны России с Турцией за Константинополь и освобождение греков, которые шли с переменным успехом и продолжались вплоть до Октябрьской революции 1917 г. И Анна Иоанновна, и Елизавета Петровна отдали дань идее вторжения России в Средиземноморье и Черное море, но все неудачно. В 1736 г. русский посол в турецком Константинополе Вешняков доносил в Москву, что надобно попытаться поднять местное население против турок, если будет столкновение с Портой. Дело в том, что турки не давали русским судам проходить через Босфор и Дарданеллы, блокируя для российского флота Черное море. Герой турецкой кампании во времена Петра I и Анны Иоанновны фельдмаршал Миних, освобожденный еще Петром III из ссылки и обласканный Екатериной, завлекал императрицу Константинополем и борьбой с варварами: «Я могу доказать твердо обоснованными доводами, что с 1695 года, когда Петр Великий впервые осадил Азов, и до часа его смерти в 1725 году, в течение тридцати лет, его главным намерением и желанием было завоевать Константинополь, изгнать неверных, турок и татар, из Европы и восстановить таким образом греческую монархию»{32}. Он был не одинок в своем желании продолжить начинания Петра: многие видные сановники того времени хотели развязать войну на южном направлении.

В том, чтобы выгнать мусульман-турок с исконно православных земель, была и политическая, и идеологическая подоплека. Россия во времена царствования Екатерины перестала довольствоваться ролью второй скрипки — она хотела дирижировать оркестром. Екатерина считала, что Россия уже достаточно долго училась у западных держав и теперь сама может их поучить. Геополитический вектор разворачивался на юг и восток: Екатерина хотела владеть половиной мира. Вряд ли императрица смогла осуществить эти планы, если бы русские не воспринимали Константинополь как духовную родину. Как европейские рыцари шли спасать Иерусалим от неверных, так русские витязи должны были спасти Константинополь. Освобождение прежней столицы православной империи было делом чести русского народа, частью русского национального самосознания: «В случае с турками это сознание, начиная с мая 1453-го года, неизбежно упиралось в утраченный Константинополь. Да, конечно, приобретение этого города, расположенного на берегу узкого пролива, по которому ни один корабль не пройдет без ведома здешних пушек, — очень выгодно: сама природа устроила здесь для обладателей Константинополя место таможенного досмотра. Так же удобно стояла когда-то на берегу другого пролива Троя. И так же, как взятие Трои в памяти греков осталось делом чести и славы, а не торговой выгоды, — так возвращение Константинополя в новую эру было одушевляющим подтекстом сухого практического действия»{33}. К тому же существовал поучительный пример из недавнего прошлого: в 1760 г. лихие русские казаки вошли в столицу Пруссии — Берлин — и удерживали ее три дня. Проку от этого рейда не было никакого, но это событие взволновало и Европу, и Россию: оказалось, что русская армия способна побеждать неприятеля на его территории. Для боевого духа и морального настроя это трехдневное взятие Берлина сделало гораздо больше, чем все пропагандистские лозунги.

Неизвестно, какова была бы судьба всех этих идей, если бы в дело не вступили причины личного характера. Принято считать, что главным вдохновителем и разработчиком греческого проекта был Григорий Потемкин. Да, осуществление этих честолюбивых имперских замыслов Екатерины произошло уже во времена влияния Потемкина, однако первым в окружении императрицы об этом заговорил Григорий Орлов. Он был знаком с положением дел в захваченной Греции от слуги — грека Папазули, который вдохновенно рассказывал о своей отчизне, сокрушался о ее незавидном положении и предлагал различные пути исправления ситуации. Братья Орловы вдохновились этой благородной идеей спасения единоверного народа от мусульманского ига. Это было так похоже на них: авантюра с благородными целями помощи несчастным. Какое-то время Григорий обдумывал эту идею. Все братья были на его стороне — так чего же ему было бояться? Можно было смело кидаться в бой. Таково было кредо братьев Орловых — спасение единоверцев. Ни о каких политических и экономических выгодах они не думали — об этом потом будет думать Екатерина.

Идея изгнания турок из Константинополя настолько прочно засела в голове Григория, обычно не интересовавшегося государственными делами и откровенно их сторонившегося, что однажды, в январе 1769 г., случился прецедент. Как обычно, фаворит императрицы участвовал в заседании совета, посвященного русско-турецкой войне. Но в тот раз совет был необычным, потому что обычно молчавший или что-то говоривший невпопад Орлов попросил слова. Когда императрица разрешила ему говорить, он с жаром принялся рассказывать ей о Константинополе и об экспедиции русского флота в Архипелаг, о возможном восстании греков против турецкого владычества. Все присутствовавшие, а более всех сама Екатерина, были поражены: невежественный и легкомысленный Григорий Орлов предстал осведомленным и знающим человеком. Екатерина пришла в неописуемый восторг: она расстраивалась, когда ее любимец выказывал свое невежество, но упорно заставляла его принимать участие в политике. Теперь же она укрепилась в своем убеждении, что у Грицы есть способности и таланты, и никто не мог теперь переубедить ее. А Григорий Орлов даже представил кое-какие документы, полученные им от французского офицера Сен-Марка. Он находился на службе императрицы, но до этого служил в Венецианской республике. Дело было решенным — Екатерина Великая отдала приказ готовить эскадру. План вылазки разработал украинец Тамара. Решающую роль должны были играть три брата Орловых — Григорий, Алексей и Федор. Государыня согласилась со всем, кроме одного, — Григория она оставляла около себя. Россия начала готовиться к морейской экспедиции. Была поведена большая пропагандистская работа: 19 января 1769 г. по указу самодержицы напечатали воззвание к христианам, живущим на Балканах, по-гречески и по-старославянски. Текст содержал призыв к восстанию и обещание помощи в случае оного. Агитатором подвизался болгарин, состоящий на русской службе, подполковник Даразин. Переодевшись в одежду пилигрима и спрятав воззвание в посохе, он принялся распространять крамолу. Благодаря его действиям восстание поднялось в Черногории, затем в Албании, Македонии, Боснии и Герцеговине. Однако пока русские собрали эскадру, пока доплыли, пока добрались до повстанцев, бунт был подавлен.