– Мы должны сделать попытку отыскать дневник Ханне, – настаивает Манфред. – Если она все записала, эти записи помогут нам найти Петера. Я спрашивал Ханне о нем по телефону, но она ничего не помнит. Берит тоже никакой тетради не видела.

– У Ханне ее нет. В отеле тоже, – размышляю вслух. – Мы со Сванте там были.

– Наверно, она была у нее при себе, когда они пропали, – предполагает Манфред. – И потерялась в лесу.

– Ну, тогда найдется весной, когда растает снег.

Манфред вздыхает.

– А машина Петера?

Я заглядываю в свои записи.

– Тоже пока не нашли. Машина объявлена в розыск. Коллеги проверяют сигналы сотовых Ханне и Петера и банковскую карту Петера.

Манфред замолкает. Вид у него снова рассерженный. Он прикрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Я думала о цифрах у Ханне на руке, – говорю я.

– Которые она написала на ладони?

– Да. Если, конечно, это она сделала. Там было «363» и дальше неразборчиво. Что это могло быть?

Распахивается дверь, входит Андреас. Он в джинсах, флисовой кофте и теплом жилете. Темные кудрявые волосы влажны от снега, рукава кофты все промокли.

– Что-то вы припозднились, – говорит он и встает совсем рядом со мной, отчего я невольно напрягаюсь.

Андреас из тех мужчин, которые считают себя подарком небес для всех женщин только потому, что родились с пенисом между ног. Он абсолютно уверен в своей неотразимости и считает, что никто, в том числе и я, не может перед ним устоять.

Он явно преувеличивает.

Я к нему абсолютно равнодушна. Нахожу его жалким и даже смешным. Он как маленький мальчик, нуждающийся в подтверждении своей принадлежности к мужскому полу, но от меня он этого подтверждения не получит.

Возвращаюсь к карте. К квадратикам, символизирующим дома, и извилистой линии, символизирующей реку. К темным линиям, передающим возвышенности и низменности.

Андреас прокашливается и подходит еще ближе. Его нога почти касается моей руки.

– Я только что от «Missing People». Они нашли в лесу одну вещь. Совсем рядом с местом, где была обнаружена Ханне. Не знаю, связана ли она с ними, но…

Не закончив предложения, он роется в кармане жилета, вытягивает пустой на вид пластиковой пакетик и кладет на стол передо мной.

Капля воды приземляется мне на руку.

Мы наклоняемся, чтобы рассмотреть содержимое пакетика, а Андреас продолжает рассказ:

– Я послал туда криминалистов на всякий случай. Парень из «Missing People» сказал, что видел отпечаток обуви. Они накрыли его чем-то, чтобы снег не уничтожил следы.

Прищурив глаза, я разглядываю пакетик. Внутри что-то поблескивает.

Это маленькая золотистая пайетка.

Высота Эйфелевой башни 324 метра, вес примерно десять тысяч тонн, число стальных балок – двенадцать тысяч, число вермландских заклепок – более двух миллионов. На строительство ушло два года. Только один строитель погиб за это время, и не за работой. Он хотел показать своей девушке башню за пару дней до открытия в 1889 году, но упал со второго этажа и разбился насмерть.

Вот он удивился. Девушка, разумеется, тоже.

Это все я прочитал в Интернете.

Важно знать все факты, чтобы изготовить хорошую копию Эйфелевой башни.

Видом своей миниатюрной башни я недоволен. Что-то не так с верхней частью. Она какая-то кривая. Я пытаюсь поправить ее щипцами, но в итоге башню перекашивает на другой бок.

Это чертовски трудно, хотя я погуглил фотографии и чертежи и потратил кучу времени на эту башню.

Распахивается дверь, и в комнату влетает Мелинда. Она одета в облегающее черное платье до середины бедра. Красивое платье, совсем не в стиле Мелинды. Слишком красивое для нее. «Вот бы его примерить», – мечтаю я, разглядывая сестру. Не могу выкинуть эти мысли из головы.

Это как болезнь. Избавиться от мыслей невозможно. Они преследуют меня, как упрямый щенок, который таскается за тобой повсюду и трется о ноги. Бесполезно говорить ему прекратить, потому что он принимает мое недовольство за желание поиграть.

Но я не хочу.

Я хочу, чтобы эта болезнь прошла. Оставила меня в покое и исчезла в лесу, как тот полицейский.

Мелинда резко тормозит посреди комнаты и прижимает руки ко рту.

– Черт! Потрясающе! Ты сам сделал?

Она подходит ближе и спотыкается о гору искореженных пивных банок. Банки гремят, Мелинда хватается за стол, чтобы не упасть.

– Это нам задали в школе, – объясняю я. – Сделать какой-нибудь известный объект из мусора.

У Мелинды блестят глаза, когда она разглядывает башню и проводит пальцем по шпилю.

– Выглядит как настоящая. Как тебе это удалось?

Я показываю на искореженные пивные банки.

– Умно придумано, – улыбается Мелинда. – Чертовски умно. Чего-чего, а банок у нас хватает. А как ты их спаял?

– Сперва построил остов из вот этого, – я показываю на кайму сверху пивной банки. – Тут металл крепче, чем в остальной части. Я их расплющил и скрепил проволокой. А потом нарезал полосок из банок и приклеил на остов.

– Потрясающе. Ты должен стать… Как там зовут тех, кто рисует дома?

– Архитектор?

– Точняк. Ты должен стать архитектором.

Мысли о том, что я кем-то стану, когда вырасту, раньше меня не посещали. А чтобы я стал еще и архитектором – это вообще за гранью фантазии.

– В Урмберге нет архитекторов, – говорю я.

Это на самом деле так.

В Урмберге есть только пенсионеры и безработные. И еще Стилманы, торгующие одеждой для собак через Интернет, и Скуги, разводящие нелепых мини-лошадей. Летом бывают еще немцы и стокгольмцы. Они бродят по лесу в странной одежде, похожей на военную форму, и плавают на байдарках.

Ну и, конечно, жарят мясо на гриле.

Безветренными летними вечерами над Урмбергом стоит мясной дым – гигантское облако вонючего чада от барбекю.

«Пахнет стокгольмцами», – обычно говорит папа и морщит нос.

– Можешь помочь мне выпрямить волосы утюжком? – спрашивает Мелинда.

– Конечно, – отвечаю я, стараясь скрыть радость от этого предложения.

Парни не должны заниматься волосами. Только парикмахерам-геям из Стокгольма такое может нравиться или артистам, которым важно, чтобы девочки лайкали их в «Инстаграме».

Я следую за Мелиндой в ее комнату. Пол завален одеждой: стринги ярких цветов, кружевные лифчики, вывернутые наизнанку джинсы. Мелинда поднимает их и швыряет через комнату. Джинсы приземляются рядом с кроватью.