— Ганс.

Посмотрев на меня снизу вверх, он не скрывал недовольства моим вмешательством. С вызывающим видом я встала перед ним, хотя сердце мое билось бешено.

— Что вам угодно?

В голосе его звучали мрачные нотки, но они не вызывали неприятного чувства. Я слышала, как он разговаривал с лошадьми, думая, что его никто не слышит. Голос его был мягким, иногда он даже что-то напевал себе под нос. Но теперь я ему явно мешала. «Что вам угодно?» прозвучало вовсе не мягко и не приветливо.

В первый раз я пыталась заговорить с ним с тех самых пор, как отец передал его мне. Голова его обросла легким пухом волос, который блестел на солнце. Но лицо было безбородым и гладким, как в первый после бритья день. Мастер Нафтали по заданию хозяина замка при помощи тайной лечебной настойки лишил его бороды. Интересно, во время процедуры им пришлось крепко держать его? При дворе у нормандцев считалось модным сбривать бороду, об этом мне рассказывал дядя Рихард. Мне трудно было представить выбритых всадников с мечами и в кольчугах! Мужчина без бороды считался слабаком, независимо от того, был ли он рабом или нет. Везде над безбородыми смеялись. Но потом я подумала о неухоженных бородах у многих мужчин, которых видела во время вечерних трапез, и о том, что в бородах застревали остатки пищи, поняла, что этот без бороды выглядел не так уж и плохо. И конечно же не был слабаком. Мой взгляд воровски скользнул по его широким плечам…

— Чего вы от меня хотите? Я должен работать.

— Ты загнал его.

Его ловкие руки прервали работу.

— Что вы такое говорите?

— Я тебя видела, так что не лги. Ты сидел у него на спине!

Я подбоченилась, не дыша. Подозрение занимало все мои мысли, только он мог заколдовать вороного, только он — о пресвятая Дева Мария, помоги мне! Глаза его стали черными от гнева. Он ударил хлыстом по плошке с жиром и швырнул о землю сальную тряпку. Я быстро наклонилась.

— И потом он сдох! Всем было запрещено на нем ездить. Священник говорит, что в нем был сатана… Ты заколдовал его.

Он растерянно смотрел на меня.

— Что это вы такое говорите? Я виновен в смерти коня? Да в своем ли вы уме?

Сказав это, он поднялся и так близко подошел ко мне, что мне пришлось вытянуть шею, чтобы смотреть ему в лицо. Порыв ветра сорвал с моих плеч платок, и он упал на пол. В волнении он схватил меня за платье, я отпрянула и, наступив каблуком, вдавила нежную и тонкую ткань глубоко в вязкую грязь.

— Стало быть, я заколдовал лошадь? Кто говорит это? Кто…

— Ты язычник! Я знаю, что ты язычник! — бросила я ему в лицо и оттолкнула его руку. — Убери от меня свои пальцы! Как ты осмелился до меня дотронуться… — Я отступила на шаг и откинула с лица прядь волос. Мое сердце трепетало от страха, и в то же время я едва могла владеть собой. — Язычники имеют власть над злыми силами, это знает каждый!

Сощурясь, Ганс внимательно смотрел на меня.

— Вообще-то за эти слова мне следовало бы убить вас…

— Варвар! Они натравят на тебя собак!

— Я не убью ни одну женщину. — Он разжал кулаки и скрестил на груди руки. — А теперь хорошенько слушайте меня, потому что я скажу это в первый и последний раз: я не христианин и не поклоняюсь пресвятой Деве Марии, но, разрази меня гром, я не заколдовываю никаких животных, а эту лошадь — тем более!

— Ты загнал вороного!

Он глотнул воздух, задержал дыхание и повернулся ко мне спиной, по которой можно было судить, сколь он зол на меня и на всех, кто принудил его здесь находиться. Я скомкала свой шейный платок. Боже милостивый, и что я здесь затеяла?

— Хочу рассказать вам, как это было. — Он вновь повернулся ко мне. — Хочу сказать, отчего погибла лошадь. Ей давали плохой корм.

— Чепуха! Конь всегда получал все самое лучшее.

— Ему давали плохой корм, — упорствовал Ганс. — Конюх давал ему плохой овес. Я видел это.

На секунду воцарилась тишина.

— Ты лжешь.

Я покачала головой. Никто не отважился бы на это. Никто.

— Я не лгу.

— А я тебе не верю.

— Тогда верьте тому чему хотите. Я сказал правду. — С безразличным видом он подобрал сальную тряпку и уже хотел было встать. Но тут ему что-то пришло в голову. — Откуда вам вообще известно, что я скакал на вороном? — глухо спросил он, ловя мой взгляд. Глаза его, голубые и яркие, как утро, вдруг смутили меня.

— Ты… — Я теребила руками прядь волос. — Я видела тебя ранним утром. Вон оттуда, сверху.

Он взглянул в том направлении, куда указывал мой палец, и узнал женскую башню.

— Вы все время следите за мной! Вы не имеете права…

— Я не выслеживаю. Так уж вышло. Ты скачешь на лошадях как бешеный…

— Вы выдадите меня? — спокойно, даже не взглянув в мою сторону, спросил он.

Если ты хочешь избавиться от него, то сделай это. Сейчас. Скажи отцу, он убьет его. На месте, не медля ни минуты. Скажи ему. Я отважилась взглянуть ему в лицо. Эти голубые озера — ни у кого из тех, кого я знала, не было таких глаз. Только у короля эльфов… а если все-таки он мог колдовать?

— У этого замка есть глаза и уши, — растерянно пробормотала я. — Вам следует остерегаться…

Он склонил голову к дереву, не глядя на меня. Я почувствовала иронию и презрение, но и значительную порцию непонимания моего поведения. Я подобрала свое длинное платье и, не проронив более ни слова, покинула двор.

* * *

Когда в конце февраля отец опять затеял большую охоту, он разрешил мне наконец-то принять в ней участие. Так как моя последняя охота состоялась очень-очень давно, я буквально не могла дождаться момента, когда вновь возьму в руки лук и стрелы! Отец всегда придавал большое значение тому, чтобы его старшая дочь научилась держаться в седле так, как подобает даме ее ранга. С того самого времени, когда Господь Бог друг за другом прибрал моих братьев к себе, мне представилась возможность научиться овладевать охотничьим и боевым оружием, и господин Герхард после некоторых колебаний стал показывать и объяснять мне, как пользоваться луком, стрелами и деревянным мечом. Я оказалась способной ученицей, и господин Герхард добился у отца разрешения выковать мне для занятий настоящий меч. Моя мать все-таки положила конец такому образу жизни, заявив однажды своему супругу, что тот никогда не найдет мужа для дочери, которая укладывает своих братьев боковым ударом в челюсть, владеет искусством боя на мечах на стене замка и может охотиться с луком, скача на лошади. Отец подумал и пришел в ужас от своей недальновидности. С того самого момента я стала носить платья и, как подобает, прятать длинные волосы под платком. В сопровождении матери я ходила по замку, учась ведению хозяйства, чтобы стать в дальнейшем госпожой замка. Я училась прясть и ткать, шить и вязать, музицировать, танцевать и петь. В прачечной мать посвятила меня в тайны чистки одежды с помощью золы и мочи. Она привела меня в кухню, чтобы я научилась варить супы и готовить сладкие блюда. В огородах и фруктовых садах мне не давали отдохнуть до тех пор, пока я не узнала названия и свойства каждой травинки, а за строптивыми розами я ухаживала до их цветения. Вполне естественно, что после долгих лет дикой, необузданной свободы к такой размеренной жизни я никак не могла привыкнуть. Я прошла серьезную школу; мама не теряла времени даром, будто чувствовала, что ее земной жизни скоро придет конец. После смерти матери мне выпало нелюбимое бремя заведовать домашним хозяйством графа. Отец не терпел ни робости, ни причитаний, я должна была только работать, и лишь изредка мне представлялась возможность поскакать по лесу верхом на лошади. При этом все сложнее становилось подыскивать для моих прогулок сопровождающего — одной покидать пределы замка мне запрещалось. Теперь у меня был Ганс. И никто не мог при таком сопровождении препятствовать моим прогулкам.