— Обоссался.

Круг мыслей в голове Луки разорвался. Обоссался. Вот что имел в виду Франческо, и Лука это понял. Окружавший их полумрак позволил обоим покраснеть, не выдавая себя и не усугубляя обоюдного смущения. Потому что писаться в штаны могли только дети. Филиппо в их воображении должен был драться как мужчина. Как зверь. Как бог.

— Короче, интересно, и меня это чертовски пугает, Филиппо ведь всегда был самым сильным… Как думаешь, что он увидел?

Волоски на коже Луки встали торчком, как рыбья чешуя, поднятая маленьким острым лезвием ножа.

— Я… я не знаю. Думаю, какой-нибудь маньяк. Свинья, сукин сын, хотя…

— Хотя?

— Черт, Франческо, а одежда!

Темнота еще раз послужила им защитой. Если бы они увидели друг друга при безжалостном солнечном свете, они заметили бы поселившуюся во взглядах тревогу и ужас. Мальчики сами, по очереди, разжигали их в себе, пока не поверили бог знает во что.

— Они выяснят, в чем дело, вот увидишь, выяснят…

Лука вздрогнул, по коже пробежали ледяные мурашки, он укутался в толстовку и сильнее прижал коленки к груди. Решил оправдаться:

— Ни хрена ж себе, как здесь холодно.

— Просто очень сыро.

— Как ты думаешь, что это? Я имею в виду, что с ним случилось?

— Не знаю.

— А ты сам как думаешь, спрашиваю.

— Не знаю.

Франческо растянулся вниз животом на рифах и опустил руку в воду, намочив рукав и одновременно почувствовав острое желание отлить.

— Думаешь, он жив?

— Нет.

Он поднялся на ноги и расстегнул «джинсы крутых деньков», справил нужду прямо здесь, не обращая внимания на брызги и едкий запах мочи. Лука вскочил как ужаленный:

— Какого хрена, Франческо? Мне тоже плохо, но ты правда чокнулся, тебе именно так надо было поссать?

— Можешь идти, если хочешь.

Лука склонил голову набок, чтобы понять: серьезно он или как?

Франческо говорил серьезно.

— Хочешь сказать, мне надо убираться ко всем чертям?

Франческо потряс членом и заправил его обратно.

— Хочешь сказать, я должен один идти домой?

— Да. Ты разве не претендуешь на звание шпаны? Если кто-нибудь тебя напугает, бей первым. Это сработает. Тебе это лучше меня известно.

Страх медленно покинул Луку, Франческо напомнил ему, кем он являлся: шпаной. Обида была слишком сильна, маячила перед ним и подстрекала. Много сил прикладывать не пришлось, Франческо упал на камни. Ему, правда, удалось зацепиться за один из столбов, но вместо твердой поверхности ступня попала в зазор меж камней, и он провалился ногой до самого паха, разрезав икру о раковину расколотой мидии. Он вскрикнул от холода и соли, разъедавшей его рану, потом руками помог себе подняться. Лука смотрел на него с вызовом, пальцем не пошевельнув, чтобы помочь «другу». Лука не помог бы ему, даже если бы он полностью провалился.

— Совсем охренел, ты что делаешь? Я себе голову мог проломить! Говнюк! Вода холодная, хрен бы ее подрал!

— Просто очень сырая!

Лука был безумно рад за себя, ему удалось отплатить за шуточки. Отплатить за все сполна. Он унял Франческо, поставил его на место. И сейчас тот, весь мокрый, стоял в порванных джинсах с огромным порезом на икре.

Франческо дождался своего шанса, теперь он мог ударить, испытать Луку, отомстить за себя, он мог рассчитывать на уважение, мог разобраться немедленно и лично, достаточно было последовать приливу крови, дать ей подняться в мозг, выключив здравый смысл. Он мог. Но опустил голову:

— Убирайся к чертям собачьим, я хочу побыть один.

Лука только ухмыльнулся:

— Ну и оставайся. Тебя никто не отговаривает. Надеюсь, что крыса откусит тебе яйца, идиот!

Лука сплюнул в воду, Франческо посмотрел, как слюна расплылась в море, увидел, что она была белой, мерцающей и бледной, как луна. Потом ее поглотила тьма.

Лука повернулся к нему спиной и ушел, только сейчас до конца осознав, что ему предстоит возвращаться домой одному.

В тот самый момент, когда Лука сплюнул в воду, Пьетро в своей кровати распахнул глаза и закричал.

И кричал не прекращая.

Родители, занимавшиеся любовью, поначалу не слышали сына, потом покорились обстоятельствам.

Синьора Монти побежала к нему в комнату, накинув зеленый халат.

— Я не хочу больше спать в комнате с Пьетро! — канючил Дарио. У него, что редко встречается у детей, были черные круги под глазами.

— Дарио, пожалуйста.

Пьетро мычал и спихивал с себя одеяло. Мать села рядом с ним. Он оттолкнул ее.

— Пьетро, я не буду тебя трогать. Что у тебя случилось, расскажи мне, у тебя что-то болит?

— Мама, я спать хочу! — не унимался Дарио.

— Успокойся, пожалуйста.

Дарио залез под одеяло и мысленно произнес подряд все матерные слова, которые знал, и даже те, в которых сомневался. Это успокоило его.

Мать снова попробовала сесть рядом с сыном, на этот раз Пьетро увидел халат и разрешил ей остаться.

— Тебе приснился плохой сон, Пьетро?

— Кошмар. Кошмар. Кошмар. Кош…

— Я поняла, Пьетро, успокойся, расскажи, что ты видел?

— Старика с рисунка, старика за деревом, старика с рисунка.

Мать огорчилась, она видела старика на рисунке и знала, что один из ребят совершил перед ее сыном. Она сделала самый очевидный вывод:

— Что делал старик, Пьетро?

Дарио медленно вылез из-под одеяла со взъерошенными волосами и любопытством на лице. Пьетро замахал руками, глядя в пустоту. В глазах матери отразилась тревога.

— Где ты его видел?

— Во сне, во сне…

— И только? Подумай хорошо.

— Да, да, и только, да.

Лоб матери разгладился, она слегка дотронулась до светлых волос сына:

— Тогда тебе нечего волноваться, Пьетро. Это всего лишь сон. Во сне все ненастоящее.

Пьетро не сводил глаз с халата, молчал. Он снова ровно задышал, искаженные черты лица распрямились.

— Если что-нибудь будет нужно, позови меня, а сейчас попытайся заснуть, Дарио тоже хочет спать.

— Вот именно!

Мать улыбнулась и подошла к Дарио. Присев к нему на постель, она очень сильно прижала его к себе, так сильно, как Пьетро никогда не позволял ей, словно могла передать Дарио все то неудовлетворенное чувство, которое хранила в себе.