Эта история о двух людях, один из которых был «с отклонениями», а другой вроде бы совершенно «нормальный», если не вдаваться в тонкости различий отклонения и нормы. Детство Эдварда прошло с исключительно доминирующей матерью и пассивным, почти во всем уступчивым отцом. Самые ранние сигналы ребенку заключались в том, что тело, сильные чувства и, самое главное, сексуальность – если не что-то плохое, то уж точно опасная и запретная территория. В детские годы Эдвард был воплощением мечты своей матери: лучший ученик в классе, алтарный служка, настоящий пример для подражания. Его детство было безоблачным, и он вспоминал о нем как об идиллическом времени, когда чувствовал себя любимым, защищенным и с ясными представлениями о будущем. Период полового созревания принес с собой настоящий хаос в жизнь Эдварда. Анархия тела, яростный мятеж эмоций, вызванный гормонами, значительно расширившийся круг нравственных альтернатив – все это вызвало смятение, растерянность, едва ли не панику.

В поисках исцеления от этого психологического недуга, известного как переходный возраст, Эдвард обратился к священнику. Тот спокойно, но твердо поддержал ценности, которые отстаивала мать Эдварда: мастурбировать – грех, нечистые мысли опасны, а телесные порывы нужно сдерживать любой ценой. Это двойное послание от двух авторитетов его жизни – от матери и «отца» – священника (при эмоциональном отсутствии непосредственно отца как компенсаторной энергии) породило внутри него зияющий раскол. При этом никто и словом не обмолвился о самой возможности того, что Бог, который создал его тело, со всеми желаниями, удовольствиями и настойчивостью требований, заслуживал, по крайней мере, не меньшего уважения, чем советы и предостережения старших по возрасту.

Еще несколько лет он прожил в уверенности, что его призвание – стать священником. Он чувствовал зов служить Богу, чтобы еще сильнее закрепить одобрительное отношение к себе со стороны окружающих и – самое главное – чтобы чувствовать себя принятым своей семьей, что было столь необходимо для него. Поэтому Эдвард поступил в колледж, специализировавшийся на религии, далее продолжил обучение в семинарии и принял обеты. Однако древние божества его тела и полиморфные программы его психики ввергли его в такое смятение, что все кончилось отчислением из семинарии. Получив такой удар по своему Эго, опозорившись перед семьей, Эдвард стал стремиться к компенсации, домогаясь скорого признания со стороны других людей, и вступил на общественное поприще, которое питало его, словно материнское молоко[24].

Завоевывать одобрение своей приглаженной, даже приторной личностью Эдвард научился быстро, но, несмотря на это, демоны из его прошлого по-прежнему не давали ему покоя. Эротическое воображение лежало за пределами контроля, регулируемого Эго. В конце концов он женился на Эмили. Сексуальная жизнь поначалу возбуждала, но вскоре после женитьбы его эрос заглох. Ниже мы еще коснемся тех причин, по которым Эмили в общем и не возражала против такого сбоя в их интимных отношениях. Ей достаточно было и того, что живут они вполне благополучно, такой жизнью, которую она хотела и к которой стремилась. Мало-помалу все кончилось тем, что теперь, по пути на работу, завидев девушку на улице, Эдвард ощущал потребность звонить Эмили и рассказывать ей о своей фантазии. Коллега по телестудии, ведущая прогноза погоды, своими пышными формами неизбежно провоцировала как минимум парочку звонков Эмили, даже тогда, когда выпуск новостей шел в прямом эфире. Эдвард обычно звонил до или после своего шоу, но однажды Эмили поняла, что он звонит во время эфира: звуки рекламной паузы были слышны ей и из телевизора, и из телефонной трубки.

Поступив в семинарию, Эдвард обнаружил следующее – он не способен утихомирить свою неспокойную натуру, которая, он полагал, была вполне набожной или могла стать такой, благодаря приверженности парадигме святости. Он не мог принудить свою природу к неподвижности. И чем сильней пытался, тем хуже у него получалось и тем глубже становилось чувство вины, стыда и крушения былых надежд. Достаточно даже минуту, устроившись в каком-нибудь спокойном местечке, постараться не думать о чем-то определенном, и вы заметите, какой упорной и навязчивой может быть такая мысль.

Оставив, наконец, материнский дом и поступив в семинарию, полагая себя свободным, самостоятельным, взрослым, Эдвард вполне предсказуемо унес с собой и этот глубокий теневой раскол. Но то, что его ждало в семинарии[25], оказалось далеким от компенсаторного исцеления этого раскола. Ему предстояло влиться в сообщество таких же маменькиных сынков, у которых женское начало вызывало такую робость, что они стремились отделиться от его присутствия полным физическим отделением, безбрачием, вознеся фемининность в образе вечной девы на немыслимый божественный пьедестал.

Когда же Эдвард бросил семинарию, не вынеся настойчивых требований природы, он женился на Эмили, уверовав еще раз, что теперь-то эта проблема будет решена раз и навсегда. Эдвард, переживший глубокое душевное смятение, оказался жертвой того, что Юнг называл «расколом анимы». (Слово анима, означающее на латыни душа, – термин, введенный Юнгом для обозначения так называемой «внутренней фемининности», лежащей в аффективной сердцевине каждого мужчины, хотя давление личной истории и культурного воспитания нередко отделяют эту энергию от его сознательной жизни[26].) Анима – носитель мужской способности поддерживать многообразные отношения: отношения к телу, к инстинкту, к жизни чувств, к духу и, наконец, к внешней женщине. Все те энергии анимы, что остаются недоступны сознанию, будут неизбежно подвергаться вытеснению, выдавливаться в анархические области тела или выходить на поверхность в виде проекции или компульсивного поведения. Расщепление анимы, встречающееся почти у всех мужчин, является, вне всякого сомнения, той причиной, что вызывает более высокий уровень мужского суицида, алкоголизма и куда более раннюю смерть, чем у женщин. Но глубочайшая из всех ран – отчуждение от себя самого и от других людей. И пока мужчина не сможет открыться для этой внутренней жизни, его пути будут неспокойными, а его соперничество с другими мужчинами, его диалектика с женщинами будет причинять мучения и боль.

И хотя Эдварду никогда не ставили диагноз «депрессия», сам факт того, что столь жизненно важный аспект его природы находится под постоянным давлением, неизбежно ложится депрессивной тяжестью на дух. Но «аниме» Эдварда с ее вдохновенной энергией не удалось пробиться даже в вытесненную личную историю, и ей оставалось появиться на свет божий лишь как фантазии. Теперь, к своему ужасу, Эдвард фантазировал о женщинах, не чурался порнографии, где связь с «фемининностью» казалась, на первый взгляд, такой доступной, манящей и совсем без тех сложностей, которые предполагает подлинная интимность[27]. В то же время эта бьющая через край энергия, эта жизненная сила эроса тут же натыкалась на каменную стену матери и церкви. Пусть нарочито утрируя, Уильям Блейк писал, что лучше «убить ребенка, спящего в колыбели, чем лелеять несбывшиеся желания». Поэт-провидец еще за столетие до Фрейда хотел этим сказать, что продолжительное искривление эроса рано или поздно станет патологией, приведя к самым разрушительным последствиям. Куда лучше в таком случае найти способ обойтись с этой энергией уважительно, чем позволить ей войти в мир в искаженной форме.