Платье дорогое, но его уже утащила дочка хозяина — на нее не сядет, там три меня, хоть продаст.

Белка, кстати, никуда не сгинула. Так и ошивалась рядом. Смотрела, как я кашляю, борюсь каждый день с ломотой в костях и пытаюсь не протянуть ноги, и... Предлагала то поскорее их протянуть, то наоборот — взять у нее взаймы мои же драгоценности и бежать к ближайшему целителю.

Только не было на севере сильных магов, а кто был — те на праздники в загул ушли.

А самочувствие в самом деле оставляло желать лучшего. Вон снова туман перед глазами. А мне к мяснику бежать, хозяину, мощному разбойного вида тиру Риктору нужна баранина и телятина. А все и так с ног сбиваются.

— Пошли уже, недоразумение, — шипела на меня белка.

Я ее назвала Иголкой. Коротко — Игги. А что? Имени мне не сказали, на "просто белка" — не откликается! Сама виновата, напросилась!

В общем, что и говорить, настроение у меня было... Специфическое.

От «ааа, мы все умрем", до "сейчас ещё немного, и прискачет какая-нибудь рыцарская образина на белом единороге и как возьмётся меня спасать»!

Но... Похоже, одна глупая попаданка была не нужна ровным счётом никому. Совсем никому. Разве что белка потом со товарищи вспомнит неудачный капризный заказ, который никак не хотел убиваться... Ну а что такое? Почему это никак не помираешь? Все там будут, давай, не кочевряжься, сделай белочке приятное!

А я не хотела. Преступница! Нет, чтобы подарочек под ёлочку в виде замерзшего тельца!

Вот и сейчас брела, спотыкаясь, в больших безразмерных унтах, которые мне выделил в счёт оплаты ушлый хозяин. Ещё на мне была старая латаная юбка, нижняя рубашка, верхняя — плотная, теплая, колючая и тулуп. На волосы набросила платок. Сугробы намело такие, что еле пробралась.

Холодно! Очень.

Усталость ломит, жар заливает тело.

Игги ворчит.

— Нет, ну что это такое? Мне же все, уже жалко даже стало! Тьфу! Вот правильно мне троюродная тетушка говорила — Идгельмель,  тебе нужно быть вежливой, ласковой и аккуратной — передничек повязала, метательные кинжалы взяла, и вперед – тихо стучать в окошко в ночи!

Белко-нечисть была в ударе.

— А ты, значит, по дурной дорожке пошла, — хмыкнула я тихо, — разбоем занялась да воровством. Впрочем, хочу тебе порадовать, — закашлялась, уперевшись рукой в стену ближайшего дома, — это ты вовремя меня пожалеть решила, это ты правильную сторону выбрала! Статистику местных жертв сурового севера будем до последнего портить!

— Тоже мне, — хвост нежно хлестнул по щеке и меня по-хозяйски барственно ущипнули в щеку, — дохлятина. Шевели булками давай, а то этот идиот тебя хворостиной поперек задницы вытянет!

Да, на севере с послушанием строго. А женщины... Как по мне — что-то вроде сторожевых собак. На цепи у хозяина, гавкать строго по расписанию. Тьфу, волшебный мир, Клары Цеткин на вас нет и Розы Люксембург!

Зашмыгав красным носом, я пошлепала вперёд. Обувка на три размера больше — мой конек! Зато как скользят! Почти как на лыжах — главное, чтобы на повороте не занесло.

Да-да, с моими сапожками пришлось расстаться, потому что в них я на здешнем морозе бы долго не проходила.

Снег аппетитно хрустел. Светло-оранжевое местное солнце дразнилось в вышине. Солнечное сплетение, а, вернее, странный узор на нем, тревожно жгло. Не иначе, как татуировки у брюнета тоже были ядовитыми.

Снежинки лёгким кружевом матушки Зимы порхали по небу, то и дело дразнясь перед немногочисленными прохожими. То шмелем прикинутся, то пчелой снежно-полосатой, то бабочкой.

А сосульки такие, — остренькие, ледяные, как застывшие сверкающие шпили дворцов.

— Почти пришли.

В горле першило, перед глазами — мушки.

— Не помри мне посередь улицы, — заботливо заметила Игги, устраиваясь меховым воротником и грея больное горло, — это дурной тон, да и вообще... Давай, притащим пожрать, а потом попробуем улизнуть и добраться до окраины, там один старый хрыч живёт, в травах и целительстве кое-что понимает. Он только похмелился после праздников, в отъезде был, но, говорят, вернулся.

— Что-то ты добрая сегодня, — пробормотала, с трудом открывая тяжёлую дверь и шагая внутрь лавки.

Навстречу уже спешил тот самый мясник — высокий, огромный, красноносый, с большими губами, такими же здоровенными руками и лысиной во всю голову.

А вот глаза — совсем неправильные. Неприятные сальные буравчики. Он ещё меня взглядом облизывать будет! Кому микробов и бактерий почти даром?

— А, от Рика пришла, девка, — пробасил довольно, — деньги давай!

Вот так, с порога. Добрые здесь люди, отзывчивые.

В лавке жарко натоплено. В углу у прилавка копошатся двое мальчишек-погодок, а в глубине мелькает темный плат жены лавочника. Я видела ее только мельком — усталую женщину старше своих лет, тихую и всего пугающуюся.

— Вот, — расчихалась, протягивая на ладошке два полновесных серебряных. И можно было бы сбежать с ними, но если поймают — лучше не думать, что сделают, — как и говорили, два серебром к тем пяти, что тир на прошлой неделе передавал.

— Ла-адно, — мясник басит медленно. Сам идёт отмерять огромные шматы к отдельному столу — мне тащить не придется, пошлет со мной мальчишку.

Потом отдает упаковать и манит ручищей в подсобку.

Приправы. Ужасно дорогие.

Мне передают крохотный пакетик с ладонь. А потом огромная ручища приземляется на... будем считать, что пятую точку, с громким шлепком.

— Потеряешь — не расплатишься, девка, — и поглядывает так оценивающе, — с лица воду не пить, пойдешь в дом моего старшого...

Уже бегу. И валенки теряю, разве не видно?

Тут и случилась на голову этого шовиниста несчастного, который руки при себе держать не может, беличья кара.

До этого Игги мирно придремывала — или вид делала, воротник пушистый. А тут встрепенулась. Ручище волосатая потянулась куда не следует, а тут ему... Да, правильно, кусь! Большой и беличий! Там не пасть мелочи пузатой, там, судя по вою отпрянувшего мясника, целый медведь кусался.

— Ааа!

Кровушка удобряет пол. Мужик пятится, белка повисла на его пальце — и не выпускает.

Вот боров поводит налитыми кровью глазами и буквально шипит, плюется:

— Ведьма проклятая! Изведем!

— Сам ты корм беличий будущий! — Кричу от испуга. – Сейчас как колданем!

Миг — и вполне обычная рыжая молния уже снова со мной. И шипит на ухо:

— А теперь тикаем, девка,