— Какой же еще… Конечно, красный…

— Меня откуда знаешь?

— А я тебя и не знаю вовсе… Бармен сказал, что ты русский, ну я и подошел, я ж по ихнему-то не умею.

— Погоди, я сейчас этого приложу.

Хренов вернулся к столу и пятью ударами закончил партию — играл профессионально, раньше-то куражился, понял Славин, заманывал партнера, давал шанс. Получил двадцать пять долларов, сунул в карман рубашки:

— Играешь-то хорошо? Или, может, поговорим? Впервые красного вижу, после войны ни разу не встречал.

— Нашкодил небось, вот и шарахался.

— Это было, — мазанув лицо Архипкина цепким взглядом, ответил Хренов. — Пойдем, за столиком посидим, я угощаю.

Они отошли к окну, в закуток, и Славину пришлось пересесть, чтобы видеть их.

Хренов заказал «две водки» — по сорок граммов, так здесь наливают. Архипкин посмотрел на стакан, Хренов понял:

— Соцкую хочешь? Погоди, закажу, они этого не понимают, приставать начнут, «выпей залпом», они ведь глоточками цедят, нелюди…

— Слышь, а где этот-то?..

— Кто?

— Ну, как его…

— Колька?

— Нет, — ответил Архипкин, поиграв пальцами.

— Ванька, что ль? «Беспалый»?

— Да.

— В отеле, где ж еще. Он там посменно дежурит, по двенадцать часов. А зачем он тебе?

— Нужен. По радио про него передавали…

— Бандюга, мол, и власов, да?

— Не, сестра ищет…

— Иди ты! Неужто сестра?! Как же она его выследила?

— У нас в радио пишут, мол, брата ищу, такой-то и такой-то. Как его фамилия-то?

— Слышь, — не ответив, спросил Хренов, — а вот если с повинной прийти, сколько сейчас нашему брату дают?

— Смотря за что…

— Крещеные мы с ним, садовник, крещеные.

— Это как?

— А так. Как забрали из лагеря, с голодухи-то к черту в кровать прыгнешь, привезли в село, каждому в руки винтовку дали и комиссаров выстроили. Ганс, офицеришка, к каждому из нас подходил, парабеллумом своим в затылок упирался и говорил: «Стреляй». Или — ты, или — тебя. А как выстрелил, как повалил комиссара, так они винтовку отбирали и говорили: «Свободен, иди, куда хочешь». Кровью-то покрестили, куда нам было подаваться? Ну и пошло, «крещеные»… Так-то вот, красный…

— Ты мне скажи, как этого «беспалого» найти? Адрес его знаешь?

— Я все знаю, садовник, я знаю все, да просто так не скажу. Мы — ученые. Может, нет никакой сестры, а тебя НКВД подослало…

— Нужен он НКВД…

— НКВД все нужны, садовник, ты мне вола-то не крути. Сам откуда?

— Ивановский.

— Сосед. Я с Вологды.

— С города?

— Не. Деревня Пряники. Лог кругом стоит — что ты! Синь беспросветная, и ручьи текут. Как поутру выйдешь из избы — тишина… И дятел — тук-тук. Здесь дятла поди найди, какаду одни летают, мать иху так… Тебя как зовут-то?

— Олег Карпович. А тебя?

— Виктор Хрисанфович… И деньга водится, и комнату имею, а все одно сердце рвет, Карпыч, — домой мечтаю… А там четвертак вольют, а мне пятьдесят три… Когда выйду? То-то в оно…

— У нас четвертак теперь не дают. Пятнадцать.

— Ну пятнадцать. Тоже не месяц. Шестьдесят восемь будет, когда отбабахаю. Кому старик нужен? Семье, обратно, позор, у меня ж братья и сестры в Пряниках должны жить… Так — «без вести пропал», а коли вернусь, тогда что? В Сибирь угонят, а чем они виноваты? Я один и есть виноватый, за то с ворами в бильярд и гоняю…

— Слышь, ты мне фамилию «беспалого» скажи.

— Не напирай. Я пока с им не поговорю, фамилии не открою. Думаешь, в Вологде Пряники есть? Так я тебе и назову деревню-то… Тоже, Карпыч, ученые, жизнь извозила, себе-то самому не веришь… Приходи сюда через недельку, может, он и согласится, а закладывать его я не стану, нас тут раз, два — и обчелся, русак русака бережет, хоть душу по-нашему можно отвести… «Беспалый» — как ты говоришь — угрюм-душа, всех бежит, бобылем живет… Ну, еще врежем?

Директор криминальной полиции генерал Стау получал от хозяина бара «Гонконг» мистера Чу-Ну запись бесед иностранцев — профилактическая мера, чем черт не шутит, приходится оборудовать вертепы техникой.

Стау позвонил Джону Глэббу.

— Джон, тебя не интересует русский, который работает в отеле?

— Если бы он работал в министерстве иностранных дел, меня бы это заинтересовало, — улыбнулся Глэбб. — Они же здесь лакеи, выше не поднялись, какой прок от лакея, Стау? Как его фамилия?

— Я не начал устанавливать до разговора с тобой. «Беспалый», больше ничего неизвестно.

— Ладно, завтра встретимся, подумаем…

— А говорил о нем садовник русского посольства.

— Да? Уже интересно. В чем дело?

— «Беспалого» сестра разыскивает, садовник сказал, что по радио была передача.

— Вполне может быть, у них есть такая передача…

— А с садовником у наших китайцев был некто Славин. Я на всякий случай установил, живет в отеле «Хилтон».

— В «Хилтоне»? — после паузы переспросил Глэбб. — Что ж, спасибо, Стау. Дай мне день, я свяжусь с тобой.

…Нырнув в кондиционированный вестибюль «Хилтона», Славин почувствовал, как он вспотел — рубашка была мокрой, лицо, после пляжных гуляний, горело, крем не спас.

Он подошел к портье, попросил ключ от своего номера, купил все газеты и пошел к лифту. Здесь его и окликнули. Он обернулся: около бара стоял расплывшийся, неряшливо одетый мужчина, а рядом с ним — улыбающийся, источающий само дружелюбие, поджарый, седоволосый, невероятно красивый Джон Глэбб.

— Хэлло, Иван! — снова прокричал мужчина, капнув пивом на рубашку цвета хаки. — Неужели вы не узнали меня, старина?!

«Совершенно секретно.

Генерал-майору Константинову К. И.

В ответ на ваш запрос сообщаем, что вчера с 21.00 до 21.30, в то время, когда шла радиопередача центра ЦРУ из Афин на СССР, из интересующих вас лиц лишь Винтер О. В. находилась дома и, таким образом, могла — предположительно — принимать зашифрованную передачу.

Майор Суханов».

«Совершенно секретно.

Генерал-майору Константинову К. И.

В ответ на ваш запрос сообщаем, что передачи афинского разведцентра ЦРУ можно принимать лишь на сверхмощных радиоприемниках типа «Филипс», «Панасоник», «Сони». Однако в каждом конкретном случае определенный ответ можно дать лишь после ознакомления с аппаратом или же с его схемой и подробным описанием.