- Кто его поддерживает? - деловито поинтересовался Пашков.

- В том-то и дело, что никто, - хмыкнул Венька, - тут у него по нулям. В разговор вмешался аналитик:

- Но ведь подписные листы он как-то организовал!

- Это и правда удивительно, - почесал залысину Венька, - но их еще не проверили. Может, они фальшивые, вдруг он все подписи подделал?

Однако аналитик стоял на своем:

- В любом случае эту фигуру нужно серьезно изучить со всех сторон: связи, знакомства, прошлое... Так просто в губернаторы не метят.

Никакого приказа не прозвучало, но мне почему-то почудилось, будто мужественный Викинг немедленно "взял под козырек", хотя у него и козырька-то не было. Просто в глазах у него появился охотничий азарт. Можно не сомневаться, Г. Правдина теперь "изучат" вдоль и поперек.

- Как знаете, - пожал плечами Венька, - а по мне, этот Каблуков - ходячий блеф. Ничего собой не представляет, просто ищет дешевой популярности. Посветится немного, на том все и кончится. Будет потом вставлять через слово:

"Вот когда я баллотировался в губернаторы..."

Венька знал, о чем говорил, потому что сам был практически из того же самого теста, что и Каблуков, и свою головокружительную "политическую" карьеру начинал почти так же. И "способности" Каблукова он принижал не со злого умысла, а всего лишь потому, что уж больно серьезно относился к своим собственным. Повращавшись в высоких московских сферах, он, похоже, окончательно и бесповоротно потерял чувство юмора и, наверное, серьезно рассчитывал, что его некролог будет начинаться со слов: "Скончался старейший российский демократ..." Старейший в прямом смысле, ибо Венька, конечно же, собирался жить долго, если вообще не вечно.

- Хорошо, с этим все более-менее ясно, - поставил точку в намечавшейся дискуссии Пашков. - Теперь перейдем к нашим текущим делам. К самым неотложным.

Опять заговорил вездесущий Венька:

- Ну что... Там в приемной сейчас как раз собрались эти.., сборщики подписей... Так вот, надо бы их подрядить на расклеивание предвыборных плакатов. Только сначала давайте решим, почем будем платить: по рублю или по пятьдесят копеек...

И тут произошло нечто неожиданное. В разговор вмешалась мадам Пашкова, и я впервые услышала ее голос, тихий, но властный.

- По пятьдесят копеек им хватит, - изрекла она бесстрастно.

- По пятьдесят так по пятьдесят, - без долгих обиняков согласился Венька, и я поняла, что потенциальная первая леди губернии ныне исполняла при потенциальном губернаторе роль казначея, и, судя по всему, довольно прижимистого. Ничего удивительного: демократические денежки ничуть не хуже прочих и также любят счет.

- А как быть с особенно отличившимися? - опять подал голос Венька. - Мы же обещали им премию!

- Пусть отличатся еще и в расклеивании плакатов, - так же спокойно и сухо ответствовала мадам Пашкова.

Спорить с ней никто не стал, и я подняла ее "планку" повыше. Похоже, простым казначеем тут не обойтись, дело пахнет "серым кардиналом".

Обсуждение предвыборных проблем на этом не закончилось, но теперь, когда расстановка сил была мне более-менее ясна, это заседание мне окончательно надоело. Я отключила слух и сосредоточилась на Пашкове, уверенно восседающем во главе стола и обращающем свой спокойный, почти лучезарный политический лик поочередно то к одному, то к другому "штабисту". Чем дольше я рассматривала его физиономию, тем больше она напоминала мне маску, вовсе не потому, что казалась неживой, нет, с этим как раз все было в порядке - эмоции на ней отражались, только уж очень дозированно. Не человек, а манекен. Впрочем, не так уж много я видала на своем веку кандидатов в губернаторы, чтобы судить, как они должны выглядеть. И вообще, лучше подумать о том, что могло его связывать с Наташей. Комсомольские дела? Черта с два я в это поверю! У Наташки были нормальные мозги, она училась в музыкальном училище по классу скрипки, и всякая там псевдоидейная чепуха ее не касалась. Тогда что? Личное? Ну, теоретически можно предположить все, что угодно, а практически... Любовная связь между восемнадцатилетней студенткой и секретарем райкома комсомола? Конечно, я знавала сюжеты и покруче, вот только то обстоятельство, что восемнадцатилетней студенткой была Наташа, все меняло. Не укладывалось у меня это в голове, просто не укладывалось! Выходит, я зря сунулась в предвыборный политический гадюшник? Ладно, время покажет.

Я так увлеклась своими умопостроениями, что из прострации меня вывел только грохот отодвигаемых стульев. "Штабисты" поднимались из-за стола. Решив, что команда распространяется на всех без исключения, я тоже отлепилась от стула. Но Пашков меня удержал:

- Капитолина... Можно я буду вас так называть, у нас здесь отношения самые демократичные, если вы успели заметить...

Я утвердительно кивнула.

- Очень хорошо. Тогда я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.

"С глазу на глаз" означало общение в присутствии безмолвной Снежаны Пашковой, не покинувшей, подобно прочим, кабинет высокого начальства. Она по-прежнему безмолвно сидела в кресле, и теперь, когда нас в комнате было только трое, временами я чувствовала на себе ее пристальный взгляд, но застать его мне ни разу не удалось. Она умудрялась отвести его в сторону, прежде чем я успевала слегка повернуть голову. Не сомневаюсь, все это было неспроста, мадам меня "прощупывала", и, похоже, за ней, а не за Пашковым оставалось последнее слово по любому вопросу. И сейчас, именно сейчас, она решала мою "судьбу", а Венькино мельтешение было всего лишь увертюрой.

Пашков задал мне несколько вопросов, связанных с моей работой в местных СМИ, в стиле "что, где, когда?". Я отвечала коротко, не особенно распространяясь, в нарочито деловой манере, дабы не выбиваться из контекста. Впрочем, с чего бы мне долго распинаться, когда "этапы моего большого пути" можно на пальцах пересчитать: средняя школа, местный университет да несколько местных же газет, в которых я успела засветиться, прежде чем ко мне прилепился звучный титул "известной скандалистки", который, как я понимаю, привлекал ко мне Пашкова больше всего прочего. Что думала по этому поводу "серая кардинальша", до поры мне было неизвестно.

"Прощупывание" закончилось сетованиями Пашкова на то, что он не был в области четырнадцать лет, с тех пор как пошел на повышение в Москву, и теперь его противники по предвыборной борьбе наверняка захотят использовать это обстоятельство против него. Вот и в прессе по отношению к нему проскальзывают такие определения, как "отрезанный ломоть", с явным намеком на то, что он далек от местной действительности. Его же, как истинного патриота губернии, такие выпады, понятное дело, огорчают и откровенно задевают, а посему всей команде предстоит положить немало сил на то, чтобы переломить общественное мнение в свою пользу. При этом основная посылка в идейной борьбе, по Пашкову, должна была выглядеть следующим образом: да, последние четырнадцать лет он провел вдали от родных пенат, но сие вовсе не означает, что душой он от них оторвался, а кроме того, в Москве он не просто так прохлаждался, а зарабатывал политический капитал и прочные связи "во всех инстанциях", кои теперь могут преобразоваться в золотой дождь и обрушиться на область в виде многомиллионных инвестиций в промышленность, сельское хозяйство и социальную сферу.