В журнале «Знамя», а затем отдельной книгой вышла «повесть о будущей войне» писателя Н. Шпанова под названием «Первый удар». Известный писатель Вс. Вишневский оценил эту книгу как «ценную, интересную, глубоко актуальную», рисующую «войну не как утопию или фантастику, а как реальное продолжение международной социально-политической борьбы, в которой неминуема победа объединенных демократических сил», которая «увлекательно говорит о том, какой будет справедливая война советского народа против агрессоров — война смертельная для врагов социализма»[181].

В снятом в 1937–1938 гг. фильме «Великий гражданин» есть эпизод совещания ударников, на котором главный герой — партийный руководитель Петр Шахов — произносит речь: «Эх, лет через двадцать, после хорошей войны, выйти да взглянуть на Советский Союз — республик этак из тридцати — сорока… Как хорошо»[182].

«Военным настроениям» способствовали муссировавшиеся пропагандой утверждения об «опасности интервенции и реставрации»[183], «нападения на СССР»[184], тем более что они подкреплялись самой реальностью — столкновениями с Японией у озера Хасан и на реке Халхин-Гол в 1938–1939 гг., советско-финляндской войной 1939–1940 гг.

Нередко «военные» настроения имели «шапкозакидательный» характер — считалось, что СССР «нанесет своим врагам такое поражение, которое затмит все, что знает до сих пор история», «вдребезги разобьет всех, кто осмелится посягнуть на его свободу, разгромит своих врагов на их же территории»[185]. Одним из распространителей таких настроений был упомянутый фильм «Если завтра война», полный пафоса и укреплявший миф о войне «малой кровью, на чужой территории». Пропаганда распространяла сведения, как во время боев в районе озера Хасан «400 японских солдат бежали от горсточки советских пограничников»[186], описывала «исторические подвиги Красной армии при освобождении народов Западной Украины и Западной Белоруссии от польских панов и финского народа от белофинской банды»[187]. «Советский патриотизм» и дружба народов подавались как залог победы в будущей войне[188].

В стране воспитывался изоляционизм, культивировалась уверенность, что СССР живет в условиях «враждебного окружения», которое «пытается вредить и пакостить… всяческими способами»[189]. Победа коммунизма предполагалась возможной только при уничтожении этого окружения[190]. Усилению изоляционизма способствовало исключение Советского Союза из Лиги Наций 14 декабря 1939 г. (под предлогом развязанной СССР войны с Финляндией). На совещании по вопросам политической агитации в январе 1941 г. было объявлено: «Мы не можем сказать, кто выиграет… Германия или Англия, а мы должны укреплять оборонную мощь нашей страны»[191].

В СССР была развернута борьба с «низкопоклонством». Так, на страницах «Правды» был подвергнут шельмованию математик Н. Н. Лузин за публикацию работ в иностранных изданиях. На XVIII съезде ВКП(б) понятие «низкопоклонник» применялось почти ко всем «врагам народа». На XIX съезде ВКП(б) в отчетном докладе «низкопоклонство» было осуждено как нетерпимое для советского человека чувство. И. В. Сталин отметил, что «троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей» пресмыкалась «перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей»[192]. Необходимость борьбы с «низкопоклонством» в СССР усилилась после присоединения Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины. Многие советские военнослужащие и даже агитаторы и пропагандисты были поражены зажиточностью населения и изобилием товаров в этих регионах, в результате чего смогли воочию убедиться в противоречивости навязывавшихся пропагандой стереотипов об «угнетательской политике» правительств Литвы, Латвии и Эстонии[193]. С такими настроениями властям приходилось бороться. В частности, политбюро ЦК ВКП(б) категорически осудило восторженный очерк писателя А. О. Авдеенко о жизни Черновицкого региона, ранее входившего в состав Румынии. И. В. Сталин и все выступавшие на этом заседании политбюро широко использовали ключевое слово «низкопоклонство». В назидание другим, писателя не печатали вплоть до 1941 г.[194]

Несмотря на усиление национального фактора, коммунистическая идеология в Советском Союзе формально не утратила своей силы. По-прежнему считалось, что «граждане СССР… готовы отдать свою жизнь… за торжество коммунизма во всем мире»[195]. «Пролетарский интернационализм» оставался в арсенале пропаганды как «неотъемлемое качество, боевое знамя советского патриотизма», в качестве одного из лозунгов провозгласившего, что народы СССР — «друзья всех народов»[196] Земли. Считалось, что «советский патриотизм воодушевляет сердца не только трудящихся нашей родины, но и трудящихся всего мира»[197]. СССР по-прежнему рассматривался как «отечество международного пролетариата», имевшее союзников во всех странах мира, которые «до конца верны своему делу — оберегать Советский Союз от попыток интервенции его внешних врагов»[198]. Пропагандисты на местах стремились пронизать свою работу «духом боевого пролетарского интернационализма», «органически связать с перспективами мирового коммунистического движения»[199]. Такая же работа проводилась в Красной армии[200], сила которой, как утверждала пропаганда, состояла в том, что «она с первого же дня своего рождения воспитывается в духе интернационализма, в духе единства интересов рабочих всех стран»[201]. Однако такие заявления были направлены в основном на формирование просоветских настроений в других странах мира на случай войны, а также на будущее более гладкое вхождение в состав СССР новых территорий и народов. Во внутренней политике «классовая солидарность» с пролетариатом других стран уже отошла на второй план. В массы внедрялась установка, что, «где и при каких бы условиях Красная армия ни вела войну, она будет исходить из интересов своей Родины»[202].