– Но пока вроде никто не умирает, – поймал ее на слове Ник.

– Пока нет, – усмехнулась Юджиния.

Вошла Кармен с чашкой на подносике, поставила чай на столик и, спросив, не нужно ли чего-нибудь еще, удалилась.

– Хочешь чаю? – спросила Юджиния, словно не заметив, что перед ней стоит всего одна чашка.

– Нет, спасибо. Я бы выпил чего-нибудь покрепче.

– Тогда налей себе сам. – Она поднесла чашку к губам.

– Потом.

Ник подошел к камину. Из-за кресла Юджинии послышалось тревожное рычание.

– Я все ждала, когда же она напомнит о себе, – заметила мать, перегнувшись через подлокотник. – Тише, Коко!

Собачонка – пушистый клубок белой шерсти – высунула нос из своего укрытия, недоверчиво оглядела Ника блестящими черными глазками и снова зарычала.

– Не обращай на нее внимания, – посоветовала Юджиния. – Коко из тех, что лают, но не кусают.

Золотые браслеты на ее запястье мелодично звякнули, когда она опустила руку и зарылась наманикюренными пальцами в густую собачью шерсть.

– На самом деле ты просто трусишка, правда? – проворковала Юджиния, затем снова взглянула на сына: – А где твои вещи?

– По дороге из больницы я снял номер в отеле.

– Господи помилуй, зачем? – Юджиния развела руками, словно никак не могла взять в толк, что взбрело в голову ее непутевому младшему сыну. – Пожил бы дома, в своей старой комнате!

«Скорее ад замерзнет», – мысленно ответил Ник. В этом доме слишком много призраков прошлого. Не говоря уж о том, что скоро здесь появится Марла.

Он оглянулся кругом, заметив, что к знакомой с детства старинной мебели прибавилось несколько новых столиков и кресел. Этот дом пережил два серьезных землетрясения и несколько поколений Кейхиллов – трудно сказать, что страшнее. Кирпичные стены, черепичная крыша и фигурные окна с толстыми стеклами воплощали старинную элегантность в лучших ее проявлениях. Или, быть может, в худших.

Здесь Ник родился и вырос, но так и не смог привыкнуть к этой тяжеловесной роскоши. Ни к сияющим канделябрам, отражающимся в до блеска начищенном паркете. Ни к самому паркету, налощенному сотнями дорогих башмаков. Ни к резным, потемневшим от времени стенным панелям – творению какого-то искусного немецкого иммигранта.

Да, этот дом красив. Если может быть красиво тело, лишенное души.

Входная дверь распахнулась, и в холл ворвался Алекс. Бросил портфель на нижней ступеньке лестницы, взбежал вверх, на ходу стягивая перчатки.

– Ты сказал, что Марла очнулась! – бросил он, сверля брата обвиняющим, недоверчивым взглядом. Но Ник давно вышел из того возраста, когда Алексу удавалось его смутить.

– Да, – спокойно ответил он. – Очнулась, посмотрела на меня, сказала несколько слов и снова заснула – или как там это называется.

– Так вот, я просидел у нее больше часа, и она даже пальцем не шевельнула! – Алекс торопливо сбросил с себя пальто. – В конце концов доктор Робертсон сказал, что дальше ждать бесполезно. Если что-то изменится, они нам позвонят. – Он швырнул пальто на перила и вошел в гостиную. – Черт знает что!– В кармане пиджака он нащупал пачку «Мальборо». – Шесть недель – ничего, никаких признаков жизни! И вдруг она открывает глаза, разговаривает с тобой и снова проваливается в кому, и все это – за те пять минут, что ты у нее пробыл! Алекс сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой.

– Алекс, это только начало. Запасемся терпением.

Юджиния отставила чашку и поднялась. Алекс торопливо чмокнул ее в мягкую пергаментную щеку. Даже на четырехдюймовых каблуках Юджиния оставалась на голову ниже сына. Прическа ее лежала волосок к волоску, костюм – несомненно, творение какого-нибудь известного модельера – сидел безукоризненно, без единой морщинки.

– Терпением? А что, по-твоему, я все это время делал, как не терпел? – Алекс рванул с шеи галстук, словно тот душил его. – Боже, как мне все это надоело! – пробормотал он. – Надоело до смерти!

Он прислонился к каминной полке, на которой красовались в резных рамках семейные фотографии. Кольца дыма лениво поплыли к потолку.

– Все одно к одному, – еле слышно прошептал он. – Все одно к одному, черт бы его побрал!

– Мне казалось, – заговорил Ник, – ты говорил, что она уже приходила в себя.

– Нет. – Алекс покачал головой и крепко затянулся; губы его скривились, словно в горькой усмешке. – Она шептала твое имя, но, насколько мне известно, не приходила в сознание. Ни разу даже не открывала глаз. Видимо, ей снился сон.

– Сон?

– Да, или что-то в этом роде. Не знаю. Господи, как меня все это достало! – Он потер лоб. – Черт! Мне надо выпить. А тебе?

Кивнув брату, он пересек комнату и подошел к старинному бару розового дерева. Нашарив в кармане связку ключей, открыл шкафчик. За фигурными дверцами отражались в зеркалах бутылки скотча, бурбона и ржаного виски – лучшие сорта, какие можно купить за деньги.

– Может быть, стоило подождать в больнице? – предположил Ник.

– Да нет. Они сказали, что позвонят, – оглянувшись через плечо, отозвался Алекс. В первый раз за сегодняшний день уголки его губ тронула улыбка. – Медсестра меня оттуда попросту вышвырнула. Сказала, что я... как же это она выразилась... ах да, «чересчур настойчив». Если честно, я просто на нее наорал. Тебе что налить?

– Скотч. До краев.

– Мама?

– Мне ничего не надо. У меня есть, – чопорно ответила она, приподняв чашку.

Нику вспомнилось, что мать почти не пьет. Даже на приемах она всегда ограничивала себя рюмкой вина – по всей видимости, в знак молчаливого протеста против пьянок отца.

– Ты говорил с врачом? – спросил Ник.

– Да. Фил Робертсон полагает, что Марла приходит в себя, но считает, что это может занять несколько часов или даже дней. И еще он сказал... – Алекс извлек из бара пару бутылок. – Если она очнется и все анализы будут нормальными, Робертсон ее выпишет. – Он разлил выпивку по рюмкам. – Я уже нанял сиделку.

– Что ж, хорошие новости, – заметил Ник, очень стараясь удержаться от сарказма.

Отвернувшись к окну, он смотрел, как, размывая сумрачный осенний пейзаж, колотит в стекла дождь.

– Кой черт хорошие! Просто других у меня нет. Сейчас Алекс выглядел старше своих сорока двух лет.

Чувствовалось, что он и в самом деле предельно устал.

На дне старинного бокала с вытисненным на хрустале гербом – дурацким свидетельством фамильного кейхилловского самодовольства – звякнули кубики льда. Другой бокал Алекс протянул Нику.

– За лучшие времена, – произнес Алекс и сделал большой глоток. Обжигающий скотч заструился ему в горло, к чуть смягчился ледяной взгляд серых глаз.

– Аминь, – заключила Юджиния. При виде того, как сын одним глотком прикончил выпивку, в глазах ее мелькнула тень неодобрения.