Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодой человек поколебался, не понимая, стоит ли спорить, но Китадо прошел мимо него со словами «Давай, парень», и левантиец последовал за старым воякой.
Я обследовала дом и выяснила, что в нем мало полезного. В отделенной занавеской комнатушке была лишь одна скатанная циновка для сна и проеденный жучком низкий старый столик. Маленькое гнездо из сена в углу подтвердило мои подозрения о мышах, но я даже не поежилась – на это просто не было времени. Топот и сопение из главной комнаты возвестили о возвращении Китадо и молодого левантийца, несущего своего раненого друга. Как бы ни был силен Китадо, раненый был таким высоким и мускулистым, что у лестницы генерал с юным левантийцем сдались, положили свою ношу и потащили его волоком. Когда раненый наконец оказался на полу в доме, оба вздохнули с облегчением.
– Дрова, лошади. Ступайте, – велела я. – Я им займусь.
Молодой человек бросил на меня недоуменный взгляд, но вышел обратно под дождь. Несмотря на уверенность, которую я вложила в слова, мне не сразу удалось заставить себя осмотреть раны левантийца. Я пошарила в буфете и единственном сундуке и вытащила все, что могло пригодиться. Я подставила по горшку под каждой протечкой и бросила на пол пыльное одеяло, до последнего надеясь, что когда я наконец обернусь, левантиец уже умрет. Будет выглядеть так, как будто мы попытались, юноша расскажет все, что требуется, и мы продолжим путь.
Прежде чем вернулись генерал Китадо и молодой левантиец, пришла жена лесоруба с одеялами и припасами, завернутыми в мокрый дождевик, который она повесила на крючок у открытой двери.
– Спасибо, – сказала я, но она лишь поклонилась – один раз, второй и третий, пятясь к двери, но так и не произнесла ни слова.
Одеяла, старые платья, небольшой швейный набор, травы, чай, еда, даже несколько изумительно сухих палочек с благовониями и потрепанный свиток с молитвами богине Ци. Похоже, она тоже не сильно надеялась на успех.
Левантиец застонал. Тогда я подошла к нему – лежащему на полу окровавленному и вымокшему месиву вместо человека, его на удивление тонкие черты лица исказились в мучительной гримасе боли. Он не умер, хотя так было бы гораздо проще для всех нас. Пусть бы он сдался и отправился на свободу загробной жизни, если левантийцы в нее верили. Но нет, он боролся, и это как минимум вызывало уважение.
Дождь омыл его рану, лишь ткань вокруг была пропитана кровью. Над раной нога была крепко перетянута алым поясом-оби, остановившим кровопотерю, и на шелке вставал на дыбы дракон Ц’ая. Рах э’Торин, брат по гурту Гидеона э’Торина, нового императора Кисии.
Я разорвала ткань, чтобы лучше рассмотреть рану. Кто-то проткнул его бедро чем-то тонким и острым вроде шампура, и рана была чистой, но от нее шел длинный и неглубокий порез. Видимо, левантиец потерял много крови, однако сама по себе рана не могла стать причиной такой слабости, почти на грани смерти.
Когда вернулся Китадо с вязанкой дров, я глубоко вздохнула.
– Как только разведете огонь, поищите вина для раны, – сказала я.
– Вина? – удивился молодой левантиец, стоящий в дверях. – Нужна теплая соленая вода. И тряпки. Разведите огонь и согрейте воду. Здесь есть иголки и кишки?
– Кишки?
– Чтобы зашить рану, – ответил он, нетерпеливо шагнул в комнату и уставился на кучку припасов, которые принесла жена дровосека. Он взял оттуда набор для шитья. – Хм, хорошо хоть есть игла, эта нитка сойдет. Кто-нибудь из вас умеет шить? Я… – Он отвернулся. – Я еще не научился.
Китадо что-то проворчал, явно пытаясь найти отговорку, и я выхватила швейный набор из рук юного левантийца.
– Дай сюда. Я этим займусь. – Я раздраженно выдохнула. – Кто бы мог подумать, что однажды я пожалею о своей невнимательности на уроках шитья госпожи Йи.
Глава 5
Рах
Гидеон протянул мне миску, ее содержимое скрывала тень. Что-то было не так, я не мог уловить, что именно, но его лицо, тело и одежда больше не сочетались.
– Хорошо, что ты вернулся.
И голос у него был слишком громкий, но мои мысли кричали громче.
– Да, я рад вернуться, – сказал я, слова казались шепотом по сравнению с ревом в голове. – Я скучал по тебе. Скучал по этому, – я указал на гурт, собравшийся на вечернюю трапезу.
– Скучал так сильно, что хотел уйти и быть сам по себе?
Его взгляд был проницательным, но мягким. Всегда мягким.
– Нет, я просто…
– Полагаю, снова привыкать трудно. Хочешь поговорить об этом?
Я закрыл глаза, чтобы не пролить нежеланных слез. Кто я такой, чтобы он так заботился обо мне? Каких бы ребяческих обещаний он ни давал моей матери, сейчас он был Клинком, а я – даже не седельный мальчишка, всего лишь жалкий неудачник в глазах многих. Мальчишка, которому никогда не стать заклинателем лошадей, позор рода Торин.
Мне на плечи легла его тяжелая рука, он был рядом – теплый, сильный, пахнущий соленой водой.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Рах, и ты не такой. Ты не обуза и не неудачник. Тебе нечего стыдиться. Путь заклинателя лошадей труден. Не каждый может его пройти. Ты сделал все, что мог.
– Нет.
– В каком смысле?
Он не отошел и не убрал руку, и, не успев толком подумать, я уже изливал свою правду в созданное им безопасное пространство. Я рассказал ему о наставлениях, правилах и ожиданиях, о беспрекословном послушании, притворстве и бесконечной сокрушающей тишине. Я должен был гордиться возможностью послужить своему народу, принести славу своему гурту, но каждый день терял частичку себя и каждый день мечтал стать свободным, бросить все и сбежать, какой бы позор и груз ни навлекло это на мою душу. И однажды я так и сделал. Все решили, что меня отослали обратно за то, что я не справился, но я просто сбежал. Ушел, не оглядываясь.
И теперь стыд оттого, как сильно я подвел себя, свой гурт и свой народ, давил на меня как гора.
Когда я закончил, Гидеон сомкнул руки и держал меня, пока я плакал, положив голову мне на плечо. Он не сбежал от такого груза, в отличие от меня, ни тогда, ни позже. Никогда.
Песню, которую он тихонько напевал мне на ухо, нарушил треск. Он становился все громче, поглотив сначала голос Гидеона, а затем и его самого, оставив лишь его тепло и память о его прикосновении.
По телу кулаками ударила боль. Мелькнул и пропал запах мокрой шкуры Дзиньзо, а стук дождя был бесконечен. К знакомому голосу где-то над головой присоединились другие. Комната кружилась. Плоть пронзила острая боль, и я вскрикнул, звук был такой же живой, как бренчание мертвых костей.
Голос что-то выкрикнул, но я не понимал слов. Пол под моей головой затрясся от шагов, и появилось лицо. Знакомое лицо, которому принадлежал знакомый голос.
– Тор?
Я прервал его имя вскриком, когда пронзительная боль вернулась, заставив меня дернуться.
Снова непонятные слова, быстрые и злые, и лишь рука Тора удержала меня от попытки встать.
– Не двигайся, – сказал он. – Девчонка тебя зашивает.
– Девчонка? – прохрипел я и облизал пересохшие губы, глядя ему в глаза и пытаясь хоть что-то понять. – Зачем?
Тор огляделся. Я видел только его лицо.
– Сетт распорол тебе ногу пробойником, – сказал он, понизив голос до уровня шипения гаснущих углей. – Ты что, не помнишь?
Его слова разорвали темноту, как завесу, открыв мне комнату. Маленькую комнату, освещенную дымящимся очагом и свечами. Слабый свет сочился в открытую дверь, за которой водопадом хлестал дождь. Капли воды с протекающей крыши стекали в горшки, от влажности было трудно дышать. У огня сушилась одежда. Одеяло под моей головой пахло плесенью. Все пространство вокруг заполняли связки сушеных трав, миски, иглы и нитки. И девчонка. Нет, слишком высокая и хорошо сложенная для девчонки, скорее молодая женщина, ровесница Тора. Она склонилась над работой, из пучка на затылке выбилось несколько мокрых темных прядей.
