Надо сказать, что мы, молодые, молились тогда на Драгунского. В нем все было необычно. От внешности до отношения к делу. Нас все в нем заставляло удивляться. Я помню, как мы ахнули с Бахновым, когда узнали, что Виктор Юзефович родился в Нью-Йорке. И еще смеялись долго, когда выяснилось, что это правда. Виктор рассказал нам, что какой-то управдом, не поверив в этот факт, написал: «Место рождения — город Нью-Йоркск».

Он был необычен на сцене как актер и, особенно, как режиссер. Он был интереснейшим собеседником, у него было удивительное умение слушать, которое распространялось не только на его друзей, но и на детей.

Может быть, тогда и зародился большой детский писатель Виктор Драгунский. Дети удивительно доверяли ему. Каждый раз, когда он приходил к нам в дом, для моей маленькой дочки был праздник.

Удивительно было еще одно качество Виктора Драгунского. Он настолько вкладывал душу в то дело, которым занимался, что это оставалось с ним на всю жизнь. Это, в частности, относится к «Синей птичке». Меня поразило то, что он сказал мне незадолго до своей смерти. Я эту фразу записал. Он сказал: «Знаешь, Яш, я все время вспоминаю нашу «Птичку», почти каждый день. Я похож на австралийца, который сошел с ума, потому что купил новый бумеранг и не мог отделаться от старого. «Птичка» останется со мной на всю жизнь».

Это был наш последний разговор.

Я хочу сказать, как я понимаю феномен Драгунского. Ведь он издал свою первую книжку, когда ему было почти пятьдесят! Жизнь отпустила ему на работу в детской литературе всего двенадцать лет. И за этот короткий срок удивительный талант Драгунского создал литературу, о которой говорят как о детской классике.

Наверное, феномен Драгунского заключается в том, если его кратко сформулировать, что его первый шаг в литературе был первым шагом в литературу. Это бывает крайне редко, и это посчастливилось, благодаря таланту, сделать Драгунскому. Говорят о многогранности Драгунского, и это действительно так. Его раннюю смерть очень тяжело пережил Леонид Осипович Утесов, его старший товарищ и сосед по дому.

Однажды во время беседы о Драгунском он высказал такую мысль: «Если бы он был только режиссером, может быть, он стал бы Станиславским, если бы он был клоуном — Виталием Лазаренко. Если бы он был только актером, может быть, он стал бы Яншиным. Но он занимался всем этим вместе и стал Драгунским».

Программы проходят довольно успешно, коллектив ездит на гастроли, и тут на нас обрушивается большая неприятность. Кто-то написал донос, что Виктор прописан в этой комнате незаконно, хозяин комнаты в Москве не появляется, а «прописочку» сохраняет, чтобы его «якобы брата» не выселили.

Нас вызвали в суд. Постановление суда — выселить! Положение отчаянное — мы с Витей и шестимесячный Денис. Уезжать некуда. К моим родителям невозможно, там комната в коммуналке набита до отказа. У Витиной мамы на руках ее мать, старушка, не встающая с постели. Мы подаем в Верховный суд и получаем отсрочку о выселении на полгода. Время летит быстро, отсрочка кончается, и начинаются атаки судебных исполнителей. «Освобождайте площадь завтра же! Иначе выселим с милицией!» Мы не уезжаем, надеемся на какое-то чудо. Через несколько дней под дверь подсовывают бумажку. Это официальный документ: «Вы выписаны с площади в квартире № 9 по Рождественскому бульвару 19».

Витя хватает этот ужасный документ и мчится на Покровку. Жить в Москве и не быть прописанным — это страшно и просто невозможно.

На Покровке у мамы он был прописан почти 25 лет. Но в милиции Виктору категорически отказывают в прописке в этой квартире, где он жил начиная с двенадцатилетнего возраста. В Главном управлении милиции еще более категорический отказ: «Вы потеряли право на площадь в Москве. Разговор исчерпан! Ах, вы режиссер на эстраде, руководитель коллектива? Ну, что же… Ну, на всякий случай принесите документ, что вы такой незаменимый».

Руководство Мосэстрады незамедлительно выдало Виктору соответствующую бумагу. Действительно, Виктора ценили на эстраде. Уже были сделаны две программы, были хорошие отзывы, гастроли. Все это было отражено в письме. В Главном управлении милиции внимательно прочитали, но этого оказалось недостаточно, потребовали принести письмо из Комитета по делам искусств. Вскоре и это письмо было получено ГУ милиции. Однажды раздался телефонный звонок — Виктора просят зайти в милицию по вопросу прописки. «Подействовало», — подумал бедный Витя и сломя голову побежал.

Дома мы все волновались страшно. К тому времени мы переехали к маме Виктора и стали жить втроем за шкафом: Витя, я и маленький Денис.

Когда Витя пришел домой, на нем не было лица. Снова отказ, и к тому же над ним буквально издевались. Его спрашивали:

— Когда вы вернулись в Советский Союз из Америки?

— Меня грудным ребенком привезли в царскую Россию за месяц до начала Первой мировой войны.

— А в Москву-то как вы попали?

— Я приехал с родителями из Гомеля в 1925 году и с тех пор живу на Покровке.

— Извиняюсь, извиняюсь… — сказал чин. — Вы что, забыли, что почти три года вы на Покровке не живете и поэтому потеряли право на жилплощадь в Москве?

— Куда же мне деваться? У меня ребенок, жена, я всю жизнь работаю в Москве.

— Ну и что? А собственно, почему вы так за Москву держитесь? Поезжайте в другой какой-нибудь город и работайте там на здоровье. Правда, ни в Ленинграде, ни в Киеве вас не пропишут, да и в Одессе, пожалуй, не пропишут. С пропиской у нас ой как строго! В Союзе много городов: Бердичев, например, или Житомир, да тот же Гомель. Там вас пропишут, раз вы такой незаменимый.

Разбитый, оскорбленный, потеряв всякую надежду жить в родном городе, Виктор вернулся домой. Непробиваемая стена. Придется уезжать.

— Поедешь со мной, Алеша? — спросил он меня.

Да это невозможно себе представить — уехать из Москвы неизвестно куда! Где жить? Где работать? Да Виктора просто выгоняют из Москвы!

Куда идти? Где искать правду?! И вдруг меня осенило. Ведь я же прописана у своих родителей в доме, где живут вожди, на Грановского 3. Я дружила в детстве с дочками наркомов. Ведь там сейчас живут Хрущев, Маленков, Буденный… А что, если написать кому-нибудь из них письмо и передать просто через лифтерш? Я их всех — тетей Дусь, Марусь знаю, и они меня знают. Напишу отчаянное письмо. Они помогут! Ведь просьба-то — прописать Виктора туда, где он жил всю жизнь.

Письмо я отдала в подъезд, где жил Буденный. Мне