человека, встречавшегося с В.И. Лениным, пробился к И.В. Сталину, поведал об успехах Ф. Рузвельта и рассказал о своих замыслах. Отношение советского вождя к писателю было доброжелательным, о Ф. Рузвельте Сталин отозвался положительно, но практической поддержки порыв Г. Уэллса не нашел. В западных же кругах челночная дипломатия писателя и его идеализм вызвали иронию и даже сарказм. Шансов на успех у миссии Г. Уэллса не было — то, что казалось возможным свободному в своих воззрениях публицисту, было неприемлемо ни для И.В. Сталина, ни для Ф. Рузвельта: не те времена, слишком разные страны, идеологии, слишком разные политические заботы у их руководителей. И все же жаль, что у писателя ничего не вышло. Принято говорить — мол, с гипотетическими ситуациями типа «если бы да кабы» мы не работаем, «история не знает сослагательных наклонений», «исходить следует только из реалий» и т. п., но, как представляется, размышлять гипотетически о данном конкретном случае небесполезно — хотя бы в режиме интеллектуальной ситуационной игры для заметки на случай каких-то моментов в будущем. Действительно, Советский Союз и Америку разделяло многое, но, возможно, стоило тогда поискать области, в которых, при всех особенностях того времени, в плане дипломатическом можно было бы поработать: внутреннее положение и расклад политических сил в США в то время были еще не совсем такими, как в период после Второй мировой, в делах внешних Вашингтон еще не встал на путь глобальной сверхдержавности, Ф. Рузвельт ярым антисоветчиком не был (США признали СССР в начале его президентства, в 1941 г. попытка организовать отзыв признания не удалась); преемник Ф. Рузвельта Г. Трумэн, проявивший себя в 1945–1953 гг. как антикоммунист и советофоб, впервые прошел в сенат США лишь в 1934 г. и был тогда еще человеком не слишком известным и далеким от внешней политики. Стоит подумать, что было бы, если бы инициатива Г. Уэллса получила хотя бы какое-то развитие, и СССР и США при И.В. Сталине и Ф. Рузвельте стали сближаться хотя бы в такой сфере, как вопросы мира и войны — началось бы улучшение двусторонних отношений, мог бы возникнуть взаимный интерес, доверие, открылись бы какие-то перспективы, в результате в международных делах мог бы сложиться такой расклад интересов и игроков, при котором, возможно, дело не дошло бы до Второй мировой войны, другой была бы наша история, а сегодняшний мир выглядел бы по-иному и не было бы в нем столько опасного и отвратительного. Г. Уэллс предложил глобальные ставки, но игра не состоялась — игроки играть не захотели.

Герберт Уэллс выступает перед встречающими в аэропорту во время пребывания в Советском Союзе, 1934 год

Уэллс и его сын Джип (третий и второй справа) с сопровождающими лицами в Москве. 1920 г.

Герберт Уэллс, Алексей Максимович Горький и Мария Закревская-Бенкендорф, в этот момент — официальная переводчица Уэллса, в квартире Горького на Кронверкском проспекте. Петроград, 1920 год

Десятилетиями позже, в 70-х годах, на Западе идея конвергенции всплыла вновь. Поддерживавший связи с западными интеллектуалами академик А.Д. Сахаров взялся было за ее пропаганду в Советском Союзе, но советское руководство сочло эту идею подрывной и опасной — в Москве понимали, что СССР гораздо сильнее, чем в довоенные годы, соотношение сил в мире для него было существенно лучше, но и проблемы, а также подход к ним изменились. К тому времени конвергенция воспринималась и на Западе, в Москве уже не как сближение двух систем, а как попытка подвести Советский Союз к заимствованию у Запада элементов организации экономики, а также к открытости с более благополучным Западом и существенной корректировке общественно-политической жизни страны и политики советского руководства. Вопрос о заимствовании Западом чего-либо советского вообще не стоял, «понятливый отпрыск» давно усвоил, что ему было нужно — рабочие и средний класс Запада благодаря своей собственной борьбе и советскому фактору добились для себя лучших условий жизни, а трансатлантическая элита, пойдя им навстречу, нацеливалась на новые рубежи — глобальный НМП без коммунизма и Советского Союза. По материалам источников, при всей жесткости официальной идеологии и политики, в 70-х годах в самых высших советских кругах нашлись люди, которые, видя серьезность надвигающихся на страну проблем и чувствуя, что власти могут не справиться с ними, задумались, не поможет ли конвергенция и не позаниматься ли этой идеей в практическом плане. Они стали по-тихому направлять на Запад доверенных лиц на рекогносцировку — молодых на стажировки в престижные мозговые центры, людей солидных — на закрытые элитные дискуссионные площадки, клубы и в структуры типа Римского клуба. По информации, в 1976 г. 15 человек из Советского Союза выезжали в США, где в аризонской пустыне — подальше от глаз — состоялась встреча, на которой, как считают, были сформулированы планы развала коммунизма в СССР (в 1976 г. заседание Бильдербергского клуба не проводилось). В 90-х годах многие из выезжавших ранее на рекогносцировку людей из советского академического и чиновничьего мира заняли в новой России видные позиции.

Что вышло из нашей конвергенции, известно: обсуждавшие идею в узком кругу советские руководители старшего поколения оставили после себя мало что изменившие экономические полуреформы и ушли в мир иной; пришедшие им на смену новые лидеры, провозгласившие перестройку и ускорение, оказались не готовыми и неспособными вывести страну из нараставшего кризиса. Тем временем, благодаря СМИ и упростившемуся порядку поездок за рубеж, быстро развивался важный процесс — советские люди знакомились с образом жизни на Западе, сравнение советских бытовых реалий с увиденным за границей производило ожидаемое воздействие на умы советских граждан (повторюсь, что в то время жизнеустройство и в Европе, и в Америке казалось, да и на самом деле все еще было более привлекательным, чем сейчас). На фоне бытовых проблем, дефицита и растущего хаоса в экономике и управлении, единственно успешно развивающейся сферой жизни становилась свобода слова — стараниями интеллигенции в СМИ и искусстве раскручивались темы вроде «так жить нельзя» и призывы к покаянию за ужасное советское прошлое. Парадигма собственности, обогащения и потребительства набирала силу и теснила порядки советского строя. В шуме рушащихся основ советского жизнеустройства прошло как-то незамеченным такое судьбоносное событие, как присоединение в 1989 г. Советского Союза к Вашингтонскому консенсусу (следуя правилам Консенсуса, Россия как правопреемница Союза до сих пор почему-то не выходит из этого клуба, соблюдает его бюджетные правила и, отрывая от себя отнюдь не лишнее, каждый год шлет за океан щедрую дань — закупает на многие миллиарды долларов