все эти терапевтические беседы. Не обижайтесь. Я пришла не по собственному желанию.

— У меня много клиентов, которым нужно работать с травмой, — невозмутимо говорит она. — Я стажировалась на солдатах и боевых психотравмах. Многие вышедшие в отставку солдаты становятся полицейскими. Они думают, то, что они тогда видели и делали, давно зарыто, всё в прошлом. Они топят это прошлое. Глушат его. Проблемы в семье. Алкоголизм. Но потом происходит какое-то событие, которое запускает травму. И они ломаются.

— Зачем вы мне это рассказываете? Я никогда не служила в армии.

— Есть и другие виды боев, Анна. — Королла смыкает перед собой кончики пальцев, ожидая, когда до меня дойдет смысл. — При поступлении вы указали в документах, что воспитывались в приемной семье. И у вас есть братья и сестры. Что с ними случилось?

— Это не имеет никакого отношения к моей работе.

— Возможно. Это зависит от того, насколько ваша работа соотносится с вашим прошлым. С тем, что вы уже перенесли. Вы можете рассказать мне о своих родителях? Вы их помните? Почему они не смогли позаботиться о вас?

Скорострельные вопросы, но слишком хорошо заряженные. Я поерзала в слишком мягком кресле, желая, чтобы наше время уже истекло, — но мы едва начали.

— Я не хочу об этом говорить. В любом случае, если я выверну перед вами душу, не понимаю, чем это поможет мне в работе. Мне будет только хуже.

— На самом деле такой разговор может принести облегчение. Вы это не обдумывали?

— Нет.

Длинная пауза, пока Королла рассматривает меня.

— Анна, люди эластичны. Я не сомневаюсь, что вы потрясающий специалист в своем деле. Вы очень хорошо управляетесь с ним. Возможно, даже чуть лучше, чем нужно.

— И что это должно значить? — я начала тяжело дышать, плечи напряжены и зажаты.

— Что тактика «вбирать все в себя» работает только короткий срок. Вы, возможно, думаете, что можете сколько угодно времени продолжать в том же духе. Но то, что вы переживаете, в действительности никуда не девается. Оно копится внутри и начинает делать свое дело. А ведь еще та старая травма, с которой вы так и не пришли к согласию… Бронированных людей не бывает. Если человек просит о помощи, это не значит, что он слаб.

«Слаб? А это еще откуда?»

— У меня все отлично. Спросите любого, с кем я работаю.

Ее взгляд пробежал по моему лицу.

— Если вы не хотите беседовать, мы можем рассмотреть другие способы помочь вам работать с травмой. Некоторые мои клиенты занимаются йогой или тай-цзи[18] или ведут дневник. Я просто пытаюсь предложить вам инструменты. — Она отложила блокнот и сняла очки. — Какой момент вашей жизни был самым мирным, когда вы больше всего были собой?

— Что?

— Ваше самое счастливое место?

Я понятия не имела, к чему она ведет этими вопросами, но единственным возможным ответом был Мендосино.

— Не все воспоминания о нем хороши. Но это дом.

— Хорошо. — Королла взяла очки в руку и посмотрела в окно, на сетку проводов, на небо. Потом закрыла глаза. — Я хочу, чтобы вы каждый день мысленно отправлялись в Мендосино, рисовали его в себе. Представляли его, пока он не будет завершен, весь город, как вы его помните. Затем, когда соберется весь образ — именно так, как вам хочется, — я хочу, чтобы вы начали строить дом, очень медленно, доска за доской. Достаточно большой дом, чтобы в нем поместились все, кого вы потеряли, все, кого вам не удалось спасти.

По моему телу пробежал холодок. Я уставилась на нее. Что она за человек, если может говорить такое? Какую вела жизнь, если может сидеть в одной комнате с незнакомцем и без страха закрывать глаза?

— И чем это упражнение поможет?

— Это способ встроить в себя то, что с вами случилось. Целебная мысль.

Целебная мысль? Это что, цитата из какого-то учебника для психотерапевтов?

— Таких больших домов не бывает.

— Это ваш дом, ваш разум. — Ее лицо смягчилось. — Он может быть настолько большим, насколько нужно. Покрасьте комнаты в яркие цвета. Впустите в них свет. И когда все будет, как должно, нарисуйте, как они входят в этот дом, все вместе, счастливые и радостные. Все эти дети, которые заслуживали лучшей судьбы.

Я почувствовала, как в груди что-то задрожало и рухнуло. Если б Королла замолчала хоть на минуту, я смогла бы перезапуститься. Но она не замолкала.

— Суть не в том, что вы перенесли, а в том, как вы сможете научиться с этим жить. Анна, вам нужно вылечить себя. И себя-ребенка тоже. Сделайте для нее комнату. Отыщите способ впустить ее туда.

Глава 12

Расставшись с Калебом, я возвращаюсь в домик, разогреваю банку жаркого и ем его над раковиной, потом наливаю в стакан на два пальца «Мейкер’с марк»[19] и мельком ловлю свое отражение в оконном стекле. Растрепанный хвост, мятая термофутболка, джинсы, не стиранные уже пару недель. Калеб вежливо не упомянул все это при встрече, но у меня явно период «Зова предков».

Я бодрствую сильно за полночь, пью и смотрю в огонь, пока в какой-то момент не засыпаю на шершавой клетчатой кушетке в гостиной. Приходят сны, которых я не хочу. О которых не просила. И сны ли это?

Я в лесу на узкой тропе с Иден. Она идет впереди, на ней одна из тяжелых рабочих курток Хэпа. Плечи сильные, расправленные. Значит, она не больна. Еще не больна.

— Анна, смотри сюда. Мне это показала одна шаманка. — Указывает на дерево, которое выгнуто вбок, как будто у него есть поясница и оно вглядывается в жирный, влажный перегной.

«Погоди».

— Ты знакома с шаманкой?

— Это знаковое дерево. — Она слышала мой вопрос? — Стрела. Помо сотни лет назад передавали таким способом послания. И видишь, мы только что его получили.

— Какое послание?

Потом Иден исчезает; вместо нее со мной Хэп, старше, чем я когда-либо видела его при жизни. Согнутый, как дерево, почти вдвое. Сгорбился над тропой.

— Ничего особенного. Просто бедро, — говорит он, будто слышит мои мысли и знает, что я о нем тревожусь. — Пойдем. Нам нужно сделать это вместе. Мы почти пришли.

Куда? Я пытаюсь шагнуть к нему, но почему-то застряла на месте, как приклеенная.

«Мне тебя не хватает, — пытаюсь произнести я. — Я не могу справиться в одиночку».

— Почти пришли, — повторяет Хэп. Но не двигается.

Вокруг нас туман, такой плотный, что каплет с деревьев. На тропе, рядом с влажным носком моего ботинка, я вижу бананового слизня, желто-зеленого, толстого и скользкого.

— Сегодня все