Верхнюю половинку, красивую, с запечённой коричневой корочкой, я пока отложил. Это на хлеб. А с нижней половинкой стал есть «скорлупки». И салат редьковый. Компот я пока тоже не трогал. Для бутерброда берёг.

Ну вот, «скорлупки» кончились. Половинка суфле ещё раньше кончилась, вместе с салатом. Теперь самое время и понаслаждаться. Я намазал кусок белого хреном хорошенько, чтобы пропитался, и суфле положил сверху. Пашка или Толик, кстати, всегда бутерброд мажут сверху. Хреном, или майонезом, или горчицей ещё. Чего они понимают, так же весь вид портится!

Откинулся в кресле и откусил от своего бутера. О! То, что надо!

Потом подумал и к окну подкатил, насколько смог. Бутерброд положил на подоконник и вернулся за компотом. Вот тут пришлось постараться! Одной рукой-то колёса не покрутишь. То есть покрутишь, конечно… и сам на месте покрутишься. Двумя руками надо. А компот куда? Стакан сам себя не держит. Придумать бы держалку какую, чтобы на коляску цеплялась! Для стакана.

Минут пять, наверное, до подоконника добирался. Ёлочкой. То есть так: возьму компот в левую руку, а правой колесо поверну. Немножко. Коляску в сторону, конечно, поведёт, но не сильно. Теперь перекладываю стакан в правую и кручу уже левое колесо. Коляска в другую сторону поворачивается, но и вперёд едет. Так и доехал.

— Силён! — это Валька, понятно, сказал.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Делов-то!

И компота отхлебнул. Заслуженного. Глядя уже не на стену палаты, а туда, наружу.

Снаружи, конечно, ничего особенного не было — больничный двор там был. Трубы теплоцентрали проходили по длинному газончику в середине двора, а с двух сторон — широкая дорога. На газончике — скамейки стоят, потом ещё сеткой баллоны огорожены кислородные у стены. А на дороге машины паркуются, которым временно надо в больницу. Грузовики с продуктами, например. Там как раз грузовой выход. Ну, это я так называю, потому что как он правильно-официально называется — я не знаю. И спросить всё время забываю: не такая уж нужная в жизни вещь — название выхода знать. Вот отличать пекари от дикой свиньи полезнее будет — хоть будешь понимать, чего ешь, если на необитаемый остров попадёшь!

Но это всё летом. Сейчас от всего этого только дорога осталась да сугробы. Сугробы повыше — ящики, пониже и подлиннее — лавочки, а самый длинный и высокий сугроб — труба, конечно. Ещё два дерева стоят, чёрные и замёрзшие, ну — и окна корпуса напротив. Окна светятся и притягивают взгляд, но я туда смотреть не хочу. Там же тоже больница. А вот грузовик, который разгружается как раз у грузового входа — вот это дело! Он только-только с воли приехал — может быть, даже с другого конца города.

Водитель стоит курит у открытой дверцы, и дым поднимается белыми завитушками. Глядя на дым, я и откусил ещё раз бутерброд. Можно представить, что это поднимаются пары сернистого источника из долины, а я перекусываю сэндвичем и отдыхаю, размышляя о способах добычи серной кислоты. Эх, жаль, второго куска хлеба нету, чтоб настоящий был сэндвич!

Сэндвичи делать научила меня сестрица Александра. Самый классный — с маринованными огурчиками и котлетой. Ух, вкуснота!

— Кашкин, ты всё жуешь? — это замечтался я и даже не заметил, как зашла в палату Катя Васильевна. Чуть не подавился от испуга!

— Смотри, Кашкин, — продолжала она. — В коляску не поместишься — так растолстеешь!

Это она шутит так. Ничего я не толстый. Так — не худенький, нормального телосложения.

— Заканчивай питаться, Кашкин, и иди сюда, — опять заговорила Катя Васильевна. — В кровать тебя уложу, у тебя капельница по расписанию.

— Долго? — заволновался я.

— До свадьбы прокапает, — засмеялась Катя Васильевна. — Давай, давай, ложись!

Когда я уже лежал, а Катя Васильевна воткнула иглу мне в руку и приклеила её двумя полосками пластыря, чтобы игла не «убежала» из вены, я опять уточнил:

— Надолго, а?

Катя Васильевна поправила зажим и постучала ногтем по колбочке фильтра.

— Часа на три, — сказала она уже нормальным голосом. И тут же грозно нахмурилась. — Но смотри, Кашкин! Вздумаешь опять зажим на полную открывать, чтоб быстрее прокапало, — лучше сразу признайся, я тебе вторую руку к попе привяжу!

— Да не буду я! — буркнул я досадливо.

Эх, лежи теперь ещё три часа!

Но всё когда-нибудь кончается. Жалко только, что поспать нормально не удалось — с иглой шевелиться особо нельзя, а я как засыпаю, так сразу начинаю бояться, что крутиться буду. И ведь знаю, что с ногой моей костяной на «горке» не покрутишься, мог бы спать… Но не могу!

Тут как раз полдник привезли, мандарины. Новый год же! Я сразу четыре штуки выпросил — мандаринов опять оказалось больше, чем людей. Разъезжается народ по домам, понятное дело. Ничего, завтра на консилиуме Андрей Юрьич меня отпустит!

Сложив из кусочков мандариновых шкурок высокую горку, я задумался. Что делать? Рисовать не хотелось, читать… Я оглянулся на свою тумбочку, словно там новые книжки могли вырасти. Как грибы. Но нет, книжки были всё старые. Хотя и толстые. Про Шерлока Холмса, про рыцарей и крестоносцев, про капитана Блада, ну и «Таинственный остров», конечно. Всё уже мильон раз перечитано.

Так что читать тоже было нечего. Может, телевизор глянуть в холле? Сейчас как раз после тихого часа и перед ужином его включают. Так что я развернулся и поехал. Но мне не повезло — по телевизору шёл какой-то дурацкий фильм, драма какая-то. Кому интересны драмы перед Новым годом?!

Зато у телевизора меня Пашка нашёл.

— В шашки будешь? — предложил он.

— Давай, — сказал я.

И мы резались до самого ужина в шашки.

А когда я вернулся в свою палату, то Вальки Дубца там уже не было. Его кровать стояла заправленной, а вещи были аккуратно убраны в тумбочку.

— За ним дед приезжал, — пояснила тётя Маша, которая привезла ужин. — Ох, и солидный дед! Генерал!

— Да прям уж! — засомневался я.

Чтобы у какого-то там Дубца — и дед-генерал?!

— Точно генерал! — сказала тётя Маша. — Самый настоящий! С орденами. Папаха — во!

И она показала размер папахи.

— Под расписку забрал, — продолжила тётя Маша. — До после праздников. Потом долечиваться будет.

Понятно, да. Наших так иногда родители забирают. Расписку оставляют, что в случае чего — сразу обратно. А пока — на праздники там, или если бабушка из Хабаровска приехала — берут домой. Эх, скорей бы завтра и консилиум уже!

А совсем вечером, часов в девять, в мою одиночную палату зашёл Пашка.

— Пошли, — сказал он. — Зинченко зовёт. К нему приезжали сегодня, зовёт чай пить.