– Как есть медведь. Ой…а это что? – углядела востроглазая поверх веревочки с крестом суровую нитицу, да поняла – есть что-то на спине у Власия.

Не поленилась, просунула руку под парня и вытянула оберег древний.

– Вон оно ка-а-а-к. Да какому же ты богу молишься, боярич? Спереди крест святой, а сзади Ладинец*. Никак, вероотступник?

Влас застонал в тяжком болезном сне, но не очнулся, всего лишь перевернулся на бок.

– Ой! – Еленка отскочила, боялась, что жених глаза откроет и узрит любопытство ее и бесстыдство. – Похлебка впрок пошла? Вот и спи теперь. Завтра не поднимешься, буду сама из леса дорогу искать. Но ты лучше проснись, Влас… Не осилю, заблужусь…

А потом и другие заботы навалились: мясо спрятать в холодной ямке, Власову рубаху от крови отстирать, коня напоить, себя накормить.

По неумению хлопотала долго. Котелок закопать дело нехитрое, сивку напоить – тоже. А вот с рубахой случилась заминка: терла кровавое пятно так, что пальцы онемели, а толку чуть. Подумавши, решила попросту рукав оторвать, тем паче, что располосован вражьим мечом. Так и сделала.

Устала, выбилась из сил и под бок жениховский закатилась спать, едва солнце село.

Проснулась Еленка от того, что щеки пощипывало от холодка. Влас-то теплый, уютный, возле него хорошо, да и мятель греет, а вот мордашка захолодала. Вскочила боярышня, сунулась к жениху и заулыбалась: спал парень, не блуждал уже по темноте бездумной. Повернулся на бок и сопел себе, словно в избяном тепле лежал, а не под елью.

– Оздоровел никак? – Еленка на радостях взвизгнула. – Ничего, встанешь, как миленький. Лаврушу вытащим, Оленьку найдем. Бог даст, жива. Сейчас поесть дам. Есть-то хочешь, медведь?

Влас вздохнул во сне да губами так причмокнул, что Еленка едва в голос не захохотала.

– Вона как. Болезный, а все об еде.

Вскочила и заметалась, но вскорости остановила себя и начала дела насущные: до кустиков сбегать, а потом к ручью.

У воды студено: осень, хоть и теплая, ясная, а все ж дышала близким морозцем. Иней кое-где выступил, туман белесый под деревами прятался.

– Не инако скоро снега падут, – молвила ручью, – зима недалече.

А потом уж на себя глянула в воду прозрачную и едва не испугалась: cама-то нечесаная, чумазая, коса разметалась, зипунок теплый испачкан, а летник по подолу в грязи.

– Распустеха! – обругала себя боярышня и принялась личико румяное мыть да одежки чистить.

Уж у ели надумала косу плесть, а гребешка-то и нет. Пойди, расчеши густую копну, раздери перстами спутанные космы. Пришлось снова во Власову суму лезть. Там-то гребень и сыскался, да не абы какой, а богатый. Сам частый, крепкий костяной, а по краю самоцветы блескучие.

– А жених-то себя дюже любит. Даже волоса свои медведячьи чешет красотой такой, – ехидничала Елена, но косу чесала-плела.

Себя обиходила и присела к кострищу: греть варево, крошить в него хлебца. И такой дух по полянке пошел, что словами не передать! Еленка едва слюной не изошла, пока кашеварила.

Глава 7

Влас глаза приоткрыл и уперся взглядом в шатер из еловых ветвей. Лежать-то тепло, удобно, токмо непонятно где и что? Тишина вокруг, да такая уютная, покойная. Костерком тянет и горячим варевом. Никак батькин отряд их сыскал?

Боярич оглядел себя, уразумел, что лежит под чужим мятелем. Опричь лежанки доспех его сложен и меч. Рубаха на Власе чистая, но без одного рукава. А на плече повязка тугая и без кровей. Рука болит, да не дерет, не изводит огнем, а тихо ноет.

Башкой мотнул и огляделся. Приметил костерок, а рядом с ним Еленку: сидит, словно в хоромах. Коса тугая по спине змеится, мордашка румяная, очелье ладно по лбу лежит. Зипунок свежий и летник опрятный. Сама ложкой в котелке помешивает, улыбается. А дух такой, что пузо сводит.

– Елена… – прохрипел Власий. – Елена.

Она вскинулась, обернулась к нему и так улыбнулась, что Влас и сам в ответ губы растянул, словно пёс ощерился. Иначе не смог – в глотке пересохло.

– Влас! – подскочила, да как была с ложкой в руке, так и кинулась к нему. – Очнулся?

– Очнулся, вроде. Позови десятника. Кто приехал? Глеб Ржанов?

Она брови подняла изумленно да и положила на лоб ему ладошку прохладную.

– Огневица что ль? Да нет, не горишь. Власий, откуда тут десятнику взяться? – и глазищами высверкнула. – Ты не пугай.

– Воды дай… – прохрипел, – сухой, как лист.

Она метнулась и поднесла испить. В баклажке вода свежая, холодная. Влас долгонько булькал, а уж потом утер рот и принялся выспрашивать:

– Где мы? Сколь я тут валяюсь? Откуда мятель чужой? В Шалках взяла? Где наши? Чего уставилась, говори нето!

– Лучше б спал! – осерчала, брови соболиные свела к переносью. – Бегай тут, скачи вокруг него козой бешеной, а в ответ токмо крик. Где, где…В лесу, чай не ослеп, сам видишь. Два дня мы тут. Мятель того…ну, который там лежит. В Шалки, говоришь? Да где они те Шалки?! Знала бы, куда идти, так и пошла бы! Орёт он! Не знаю, где наши! Чего прилип?!

– Не кричи, – Влас с натугой поднялся, сел и посмотрел на боярышню, что кипела сей миг не хуже, чем пахучее варево в котелке. – Елена, ты толком скажи, что было-то?

– Чего было? Ты кровью изошел и упал, вот, что было. А потом день и две ночи бока тут отлеживал, – Еленка говорила обидное, но голосом понежнела. – Ты как, Влас? Болит? Голова-то ясная али как? – притронулась к плечу, то ли лаская, то ли оберегая.

Влас и замолк. Вот только что шипела злой кошкой, а на тебе, заботится, тревожится о нем.

– Да не молчи ты. Хоть слово кинь. – Глаза синие теплом согрели и еще чем-то непонятным.

– Постой… Ты сама тут всё? Как дотащила-то? Как справилась? – голос его дрогнул, и не понять с чего. То ли от изумления смелой девкой, то ли от иной напасти.

– Как смогла, Влас, так и сделала, – она