— Ма-а-м! Ну дай два рубля!

— Я вот дам тебе сейчас веником! Кто будет английский учить?! За учебник не брался целую неделю!..

— …А этот капитан раньше был учитель фехтования в Мадриде! Мастер, ничего не скажешь! Но такой гад!.. И вот они сошлись! Капитан р-раз по свечам — и срубил фитильки! А Диего тоже р-раз — и будто мимо! Капитан: «Ха-ха-ха!», а Диего берет свечку вежливо так, а она перерублена пополам…

— Ну, ма-а!..

— Замолчи, я тебе говорю, или я не знаю, что сделаю! А ты, Лодик, лучше бы сказал ему, чтобы он занимался…

— Софья Моисеевна, я скажу!.. Только пусть сперва посмотрит, а то ему не будет покоя… А завтра он целый день… А Диего капитана прижал к портрету, сделал приемчик и клинком ему в белую рубашку. Тот бряк на пол и портрет тоже. А под портретом на стене опять знак Зорро…

— Ма-ма-аа! — Борька пустил слезу.

— Вот я дам тебе «мама»! Придет Моня, он тебе покажет эту самую… Зорру…

Борька глянул на ходики и, подвывая, выскочил из дома…

Жил Борька в глубине двора, в кирпичном флигельке, примыкавшем все к той же бесконечной стене пекарни. А в желтом приземистом доме, что выходил тремя окнами на улицу Герцена, жила Зина Каблукова. Борька и Лодька промчались через двор. К счастью, Зина сразу попалась на глаза, она подметала широкую веранду.

— Зинка, дай взаймы рубль! — взмолился Борька (другой рубль ему с самого начала отдал Лодька). — Скорее! А то кино через пять минут!

Зина перекинула на грудь косу, подбородком уперлась в черенок швабры.

— Ты, Боря, лучше бы…

— Ну, да-ай! Я же опоздаю!

Зина покачала головой, ушла, прихрамывая, в дверь. Вернулась (через целую вечность!), высыпала в Борькину вспотевшую ладонь несколько денежек. Борька ударил подошвами о дощатый настил и рванул за калитку.

Лодька остался с Зиной. Посмотрели Борьке вслед, потом друг на друга.

— Что за кино-то? — спросила Зина, опять опираясь на швабру.

— Ух, такое… трофейное… — И Лодька с неугасшим вдохновением пустился в новый пересказ.

Зина не стала притворяться, будто ей неинтересно. Наоборот. Присела на лавку, прислонилась к ручке швабры щекой. Слушала и не перебивала. Лодька оседлал перила веранды, постукивал по ним стертыми каблуками полуботинок (будто сапогами со шпорами) и вещал о подвигах Диего-Зорро, на ходу добавляя кое-что от себя…

Зина чуть покачивалась и смотрела куда-то мимо Лодьки. Наверно, представляла киноэкран, по которому вихрем проносились приключения…

Зина была сирота. Она жила со сгорбленной кривозубой бабкой, которую не любили. Ходил слух, что как раз из-за бабки Зина стала калекой. Будто бы Каблучиха однажды ударила маленькую Зину по ноге поленом и у девочки началась затяжная болезнь кости. Сама Зина говорила, что это совершенная неправда и что на самом деле бабушка добрая. Впрочем, бабка и в самом деле иногда казалась доброй: например, если надо было уговорить мальчишек сложить в поленницу привезенные дрова, убрать на дворе и на крыше сарая снег или встретить вечером бредущую из стада бурую корову Дуню (этим чаще других занимался Борька).

На Зининой веранде, под высоченной плакучей березой, часто собирались ребята. Особенно младшие. Поболтать о кино и книжках, сказки порассказывать, поиграть в лото или в подкидного… Вот и сейчас, когда Лодька заканчивал рассказ, появились два друга-приятеля — Фонарик и Валерка Сидоркин. Фонарик принес растрепанную книгу «Сказки дядюшки Римуса» (это где про братца Кролика и братца Лиса), которую брал почитать. Валерка, покосившись на Лодьку, протянул Зине большую самодельную тетрадь:

— Вот… ну, то, что обещал…

Зина взяла, раскрыла. Медленно заулыбалась. Фонарик стоял рядом, но не любопытствовал: наверняка он видел рисунок раньше. А Лодька не видел. Он потянулся с перил:

— Можно поглядеть?

Зина вскинула от тетради посветлевшие глаза.

— Валерик, можно?

Сидоркин пожал плечом с заплатой на рыжей рубашке: мол, как хочешь.

Лодька прыгнул на половицы, встал рядом с Зиной.

На широком нелинованном листе был карандашный Зинин портрет. Удивительно похожий и… будто с дрожащим над листом робким светом. Взглянувшие прямо на тебя глаза, дрогнувшие в полуулыбке губы, шевельнувшаяся на ветру прядка…

Лодька заметил, что Валерка смотрит с деланным равнодушием, за которым прячется вопрос: «Что скажешь?»

— Обалдеть… — шепотом сказал застеснявшийся Лодька. Потом добавил: — Как живая…

Потом, во взрослые годы, Лодька (Всеволод Сергеевич) не раз вспоминал Валерку и думал: как у маленького Сидоркина, сына шумного, многочисленного и бедного семейства появился этот светлый дар? Отец был возчиком, доставлял на телеге в магазины со складов разные товары (и, кстати, любил катать на этой «тачанке» своих и чужих ребятишек). Мать работала уборщицей в стоявшем неподалеку драмтеатре. Старшие братья и сестры — личности ничем не примечательные. Да и сам Валерка со стороны казался обычным уличным шалопаем. Но иногда вдруг прорезалось в нем вот это…

— Если надо, возьми себе насовсем, — насупленно выговорил Сидоркин.

— Ой, Валерик, спасибо…

И тут принесло Борьку (никогда не склонного к лирике). Зина сунула тетрадку за спину. Борька булькал восторгом, как недавно Лодька.

— Ну, кинуха!..

Он с ходу принялся пересказывать Валерке и Фонарику лихие похождения Диего, и те легко заразились его возбуждением (а кто не заразился бы?). Но на сегодняшний сеанс (на 18 ч.) было уже не успеть, Гарик и Сидоркин решили, что побегут в клуб завтра к середине дня, а сейчас помчались по домам — заранее выпрашивать у родителей рубли на билеты.

Зина, пятясь, ушла в дверь дома.

Борька поволок Лодьку в свою кладовку, что была в крохотной будке рядом с сараем — жилищем коровы Дуни. Здесь он за кусками фанеры и досок отыскал несколько обрубков стальной проволоки — не такой из которой делали шнуровку, а гораздо толще. Из нее в прежние годы Борька и Лодька мастерили «каталки» для обручей, которые принято было гонять по тротуарам.

Теперь проволока, понятное дело, пошла на клинки…

По правилам и без правил

Делать настоящие рукояти — с деревянными эфесами и жестяными щитками — не хватило терпения (решили, что это потом). А пока просто концы каждого проволочного куска выгнули петлей. Так, что образовались скобы и перекладинки — для защиты пальцев. Ну и сразу — дзынь, дзынь!..

О, как восхитительно звенели упругие проволочные клинки! Не хуже, чем шпаги Зорро и его врага — коварного капитана! Удар, защита, ответный удар! И еще, еще!..

Но скоро оказалось, что все не так просто и радостно. Это когда у Лодьки на плече оказалась рассажена кожа, а у Борьки — от ответного выпада — появилась на щеке красная черта с мелким кровяным бисером.