Днем позже, скрепя сердце, я предстал перед воротами казармы, одетый с иголочки: фирменные туфли и костюм, сумка со сменным бельем и принадлежностями для бритья, – чем сразу позабавил солдат у входа. “Хорошенькое начало”, – подумал я.

Войдя через ворота в казарму, я почувствовал себя Данте, вступившим в Ад. Я пересек дворик и оказался перед строем марширующих в ногу солдат. Меня провели в комнатенку, где находились еще шесть призывников: двое сардов, двое апулийцев и двое уроженцев Кампаньи. Сардам, казалось, все нипочем, а вот остальные парни выглядели потерянными, хотя и были одного со мной возраста. Я разозлился и подумал, что мне не место в компании этих сопляков, которые постоянно ноют и жалуются, тоскуют по родной деревне, семье, любимой девушке.

Дни напролет мы маршировали, и я, всегда носивший удобную, сшитую по мерке обувь, вынужден был мириться с волдырями от солдатских сапог. Но такие сапоги носили все, а значит, должен и я.

Мы собирали и разбирали оружие. Целыми днями занимались одним и тем же. К концу подготовительного курса мы выучились ходить строем и с закрытыми глазами разбирать и собирать винтовку.

Вечерами нас отпускали из казармы, и каждый вечер я приглашал товарищей на ужин к хозяйке, у которой снимал комнату. Мы наедались до отвала, особенно жадно ели апулийцы, точно они всю жизнь голодали. Постепенно я начал привязываться к этим ребятам. После ужина я поднимался к себе в комнату, переодевался в чистый и элегантный костюм, и мы отправлялись на прогулку. Приятели думали, что я миллиардер в отпуске. Я платил за билеты в кино и за шлюх. С последними я заключил негласный договор, определявший, сколько денег полагается за их старания. Я сделался настоящим лидером нашей компании.

Перед отправлением на службу по месту назначения мы условились о том, как следует вести себя с так называемыми “дедами”, то есть солдатами, которые почти отслужили срок и помыкали новичками, заставляя тех выполнять разные работы вроде заправки коек. Все во мне сопротивлялось таким порядкам, но мы решили, что лучше не нарываться на неприятности и соблюдать сложившуюся издавна традицию.

В студеное, хотя и солнечное мартовское утро мы с товарищами прибыли в Поджиано, горный поселок в провинции Бари. Не успели мы устроиться в казарме, как деды подскочили к нам, вопя, точно безумные, приказывая немедленно вылезти из кузова грузовика и выстроиться в шеренгу.

В сравнении с Поджиано наша римская казарма казалась райским садом.

Деды хрюкали от смеха, наблюдая за нашими неуклюжими маневрами. Они заставили нас забраться в другой грузовик и отвезли в казарму. И все время покрикивали, командовали. С пинками и пошловатыми шутками нас отвели в назначенные нам подразделения. Бросив рюкзаки в комнатах, мы тотчас поспешили на сбор. Мы прождали почти час, пока не пришел старший офицер и не разъяснил нам:

– Вас определили в эту казарму, потому что вы все находитесь под следствием. Вы не можете находиться среди цивилизованных людей: все вы негодяи и должны понять, что значит исполнять долг. Запомните, – добавил он, – если кто-то попытается бежать, его немедленно переправят в Гаэту и посадят на шесть месяцев в тюрьму. Затем ему придется заново проходить службу здесь. Делайте выводы сами, насколько вам выгодно бежать отсюда.

Речь офицера была достаточно убедительной – никто из нас даже не попытался бежать.

На несколько дней нас оставили в покое, наказав привести в порядок комнаты, заправить койки, отдраить тумбочки – правда, инспекция каждый раз заявляла, что они по-прежнему грязные.

В первые дни нас гоняли вовсю. Кроме того, приходилось убирать и разбирать койки дедов.

Однажды приятель какого-то деда, военный невысокого звания, пришел ко мне и скомандовал пойти прибрать кровать одного из главных дедов – ему, мол, показалось, будто я веду себя слишком развязно.

Я сказал, что пусть тот сначала придет в мою комнату и сделает мне минет.

– Что-о-о-о? – заорал солдат, медленно наступая на меня.

Оставаясь предельно спокойным, я схватил его за горло и сжал пальцами то место, где находилась трахея. Не прошло и минуты, как его лицо посинело, а колени подогнулись. Я ослабил хватку, ведь еще немного, и я придушил бы его. Наблюдая, как он корчится, хватаясь за горло, я сказал:

– Пусть в следующий раз твой главный посылает настоящего мужика, а не бабу. Так ему и передай, понял?

– Да, да, – ответил он испуганно.

– А еще что ты должен ему сказать? Повтори-ка!

– Что в следующий раз…

– Нет, то, что я тебе раньше сказал! – перебил я его.

Солдат подумал немного и повторил:

– …чтобы он сделал минет.

– Молодец! А теперь пошел вон, кусок дерьма!

Товарищи смотрели на меня, точно ошалевшие. Я помнил: мы условились, что и я буду застилать иногда кроватку какого-нибудь деда, но этот солдат разозлил меня не на шутку. К тому же речь шла не о простой уборке кроватей. Мы должны были стать самими настоящими рабами дедов: приносить им завтрак, стирать их грязные носки и выполнять множество других унизительных распоряжений. Ни за что! Пусть лучше они убьют меня. И началась настоящая война.

Сначала я хотел спокойно отслужить год в армии и вести себя примерно, но первый шаг к войне был сделан, и теперь поздно отступать.

На следующий день на сборе главный дед, Тано Тестадикане[6] – очень подходящая фамилия, – наорал на меня, а потом добавил:

– Сегодня вечером ты получишь, что хотел, не волнуйся.

– Вот и славно, – ответил я ему. – Только есть одна просьба. Мне нравится минет с заглатыванием спермы. Увидишь, какая она вкусненькая.

Он разъярился, как бык на красную тряпку. Его унизили перед товарищами. Я не сомневался, что он заставит меня расплатиться за это.

Черт возьми, дело принимает серьезный оборот, подумал я. Тано был здоровяк, метр восемьдесят, широкие плечи, огромные крестьянские ручищи. Потом я узнал, что он и вправду бывший крестьянин. По диалекту я угадал в нем сицилийца. Я играл с огнем.

Нужно было раздобыть оружие. Серьезное оружие – на случай, если он вздумает напасть на меня. Я взял два длинных шерстяных чулка и набил их камнями. Достаточно одного хорошего удара, и Тано отключится – в простой драке я, безоружный, проиграл бы. Я даже подумал напасть первым, неожиданно, но побоялся убить Тано. Тогда я стал ждать.

Мне запретили покидать казарму вечером: когда я нес караул, один из офицеров заметил, что на моей форме недоставало пуговиц, и я был наказан.

Сменную форму деды украли у нас в первый же день. Офицеры прекрасно знали о том, что творится в дортуарах. Но почему они смотрели на это сквозь пальцы? – удивлялся я.

Товарищи не решались поддержать меня в схватке с Тано – кроме сардов, которых я даже считал друзьями, они сразу же встали на мою сторону. Я попросил их держать ухо востро, пока я сплю: несколько дней я не смыкал ночью глаз, напуганный случившимся, остерегаясь подлых дедов и безмозглого великана Тано. С тех пор никто не просил меня застилать койку, и ни один дед не становился передо мной в очередь в столовой. Ясно, что я заработал известную репутацию. Но такое положение дел настораживало.