Мы поднимаемся той же пепельно-серой дорогой, что и грузовики, оставляющие свой груз на вершине. Пабло, как всегда, за рулем. Я чувствую, он постоянно наблюдает за мной, изучает движения тела, сердца, разума. Мне известны его чувства, а ему – мои мысли. Мимолетный взгляд застает нас врасплох, искренняя улыбка является истиным подтверждением чувств. Знаю: рядом с ним я готова спокойно пройти через все, что нас ждет. Хотя по мере того, как мы приближаемся к месту назначения, я задаюсь вопросом: смогут ли кинооператор и моя коллега Мартита Брухес проработать в течение четырех или пяти часов в этой тошнотворной, непроветриваемой обстановке, в духоте, запертой среди металлических стен пасмурного и настолько подавляющего и угнетающего дня, что другого такого я и не вспомню.

Запах был только преддверием зрелища, которое заставило бы самого стойкого из мужчин поспешно удалиться. Ад из «Божественной комедии»[30] Данте, разверзшийся перед нами, занимает несколько квадратных километров, а его вершина ужасает своим великолепием. Над нами, на сером, грязном фоне, который никто в здравом уме не осмелился бы назвать небом, кружат тысячи грифов и стервятников. Их клювы под безжалостными глазищами – как складные ножи, а перья выглядят отвратительно и давно уже не кажутся черными. Глядя на нас свысока, возомнив себя орлами, члены «королевской династии» подземного мира за секунды оценивают наше состояние, продолжая свою пирушку над лошадьми, чьи влажные внутренности сверкают на солнце. Внизу нас встречают сотни недавно пришедших собак, обнажив клыки, источенные хроническим голодом. Там есть и долгожители, беззаботные и менее тощие. Они машут хвостом или почесывают остатки шерсти, кишащие блохами и клещами. Гора, кажется, содрогается в возбуждении и неистовом беспокойстве, это – тысячи крыс, огромные, как коты, и миллионы мышей разных размеров. Тучи мух сгущаются над нами, полчища москитов и малярийных комаров празднуют прибытие свежей крови. Для всех видов подземного животного мира здесь – продовольственный рай.

На расстоянии начинают появляться пепельные существа, непохожие на остальных. Сначала выглядывают любопытные малыши с выпученными животами, полными глистов, затем – самцы с хмурым взглядом, и под конец – самки, такие изможденные, что только беременные кажутся еще живыми; к чьей-то радости, почти все молодые девушки – в положении. Мрачные существа высовываются отовсюду, сначала – десятками, потом – сотнями. Они обходят нас, преграждая путь, не позволяя убежать, за несколько минут мы окружены. Вдруг колышущийся, стесняющий поток взрывается криком веселья, и тысячи белых улыбок озаряют их лица:

– Это он, Дон Пабло! Приехал Дон Пабло! С ним девушка с телевидения! Дон Пабло, нас покажут по телевизору?

Теперь они светятся от счастья и наполнены энтузиазмом. Все спешат поздороваться с Эскобаром, обнять, потрогать, как будто хотят унести с собой частичку на память. На первый взгляд только чудесная улыбка отличает грязных и голодных людей от обитателей животного царства, причислившего их к одному из видов этого зверинца. За несколько часов они преподнесут мне один из самых прекрасных уроков, подаренных жизнью.

* * *

– Сеньорита, хотите я покажу вам свою елку? – спрашивает малышка и тянет за рукав моей шелковой блузки.

Я подумала, она покажет мне ветку какого-нибудь упавшего дерева, но это оказалась почти новая, покрытая снегом и изготовленная в США рождественская елка. Пабло объясняет: здесь Рождество наступает на две недели позже. Все свое имущество местные обитатели находят на свалке. Для них коробки, оставленные богачами, – на вес золота, поскольку они служат в качестве строительных материалов.

– Я тоже хочу показать тебе свой рождественский вертеп! – говорит другая малышка. – Наконец-то он закончен!

Моим глазам предстают ребенок Иисус, хромой, одноглазый гигант, дева средних размеров и маленькая фигурка святого Иосифа. Осел и вол сделаны из пластика, очевидно, они из двух разных магазинов. Я сдерживаю улыбку, глядя на эту милую версию современной семьи, и продолжаю свой путь.

– Могу я пригласить вас в свой дом, госпожа Вирхиния? – обращается ко мне любезная сеньора с уверенностью, достойной любой колумбийской женщины из среднего класса.

Мое воображение рисует хижину из картона и жестянок, как в трущобах Боготы. Однако я ошиблась: маленький домик выстроен из кирпичей, скрепленных цементом, крыша сделана из пластмассовых черепиц, внутри кухня и две комнаты с потрепанной, но чистой мебелью, в одной из них двенадцатилетний сын делает домашнее задание.

– К счастью, они выбросили в мусор полный комплект кухонных приборов! – поясняет она. – Вот, посмотрите на мою посуду, она разная, зато ее хватает на шестерых. Столовые приборы и стаканы не сочетаются, в отличие от ваших, сеньора, но мне они достались бесплатно!

Я улыбаюсь и спрашиваю: достают ли они еду из помойки. Она отвечает:

– Что вы, нет-нет! Мы бы тогда умерли! В любом случае первыми ее находят собаки. Мы спускаемся к рыночной площади и меняем продукты на изделия, получаемые от переработки мусора.

Юноша с видом главаря подростковой банды, в американских джинсах и модных безупречных кедах, гордо демонстрирует мне золотую цепочку в восемнадцать карат. Я уверена, в любом ювелирном магазине она бы стоила около семисот долларов. Спрашиваю, как ему удалось найти такую ценную и неприметную вещицу среди миллионов метрических тонн мусора.

– Ну, я нашел ее в пластиковом пакете с одеждой. Я не крал ее, сеньора, клянусь богом! Какая-нибудь яростная фурия выбросила своего парня на улицу со всеми его побрякушками… «Пайсас» очень смелые, Святая Дева!

– Какую самую необычную вещь вы здесь находили? – интересуюсь я у группы детей, следующих за нами.

Они переглядываются и почти одновременно отвечают:

– Мертвый ребенок! Когда мы пришли, его ели крысы! Однажды нашли труп изнасилованной девочки, но очень далеко, рядом с источником воды, там, наверху. И они указывают мне на то место. – Но это делают нехорошие, чужие люди – здешние жители очень добрые, правда, Дон Пабло?

– Так и есть, лучшие в мире! – произносит Эскобар. Абсолютно уверенно, без нотки покровительства.

Двадцать четыре года спустя я забыла почти все, что рассказывал мне Пабло во время своего первого интервью национальной прессе о 2500 семьях, живущих в этом аду. Где-то должна была сохраниться видеопленка с его воодушевленными репликами и моим омытым потом лицом.

От этих часов, изменивших мое представление о том, какие материальные ценности нужны людям для счастья, мне остались только душевные воспоминания и обрывки ощущений. Среди вездесущего зловония его рука на моем плече придавала мне сил. Мы слышали истории выживших на свалке (кто-то из них выглядел чуть почище остальных), гордых своей изобретательностью и благодарных за то, что у них есть еще один шанс; рассказы о происхождении их скромных пожитков и маленьких сокровищ; видели озаренные лица женщин, представляющих дома, которые они скоро смогли бы назвать своими; мужчин, окрыленных мыслью вернуть уважение общества, которое обращалось с ними как с отбросами; детей, с надеждой оставить это место и стать состоятельными. Повсюду царила коллективная вера в лидера-вдохновителя, все мечтали о политике, который не предаст.